Отряд Дживо должен возглавить младший сын, Марин, вместе со слугами, животными и четырьмя телохранителями. Одной из последних стала эта вызывающая беспокойство женщина из Сеньяна. Все были рады, что она покинет город. Если повезет, она может никогда не вернуться назад. Вместе с караваном купцов, теперь уже довольно большим, также отправлялся художник из Серессы, некий Виллани, — по слухам, его нанял сам великий калиф, чтобы художник написал портрет правителя османов.

Если это правда, то Виллани уже сделал свое состояние, заявляли в Дубраве за весенним вином. Если он умеет рисовать, говорили одни. Если он уцелеет, замечали другие.

Мир — это шахматная доска, как когда-то объявил поэт из Эспераньи, в своих прославленных строчках, много столетий назад. Фигуры двигают другие, они сами собой не управляют. Их ставят друг против друга, или рядом. Они союзники или враги, более высокого или более низкого ранга. Они умирают или выживают. Один игрок выигрывает, и затем на доске начинается другая партия.

Даже в этом случае, взлет и падение судеб империй, царств, республик, враждующих верований, сердечные страдания мужчин и женщин, их потери, любовь, неумирающая ярость, восторг и удивление, боль, рождение и смерть — все это для них живая реальность, а не просто образы в поэме, каким бы талантливым ни был поэт.

Мертвые (за невероятно редкими исключениями) уходят от нас. Их хоронят с почестями, сжигают, бросают в море, оставляют на виселицах или в поле на поживу зверям или стервятникам. Нужно стоять очень далеко или смотреть очень холодными глазами, чтобы созерцать все это бурлящее движение, это страдание, волнение, только как на фигуры на доске, которые двигают во время игры.

Филипа ди Лукаро была одной из тех, кого похоронили, как положено, с должными обрядами до погребения и свечами после, на маленьком кладбище рядом с обителью на Синане, откуда видны виноградник и море. На этом настояла женщина, которая сменила ее здесь. Тело мертвого слуги мертвой женщины, немого Юрая, вернули его родным, которые приплыли за ним в рыбацкой лодке с каменистого побережья на севере от Дубравы.

Никто не знает, что они с ним сделали.

Были демоны, которые стремились забрать человеческую душу во тьму. Были призраки и духи, часто замышлявшие зло. Мертвые не всегда лежат спокойно в могилах.

Верующие всех религий знали эти истины. Рискованно ходить по сельским тропам в сумерках, а когда наступает ночь, с лунами или без лун, безумие находиться вне дома. Можно погибнуть, свалиться в канаву, потеряв из виду дорогу.

Человек проживает жизнь в тесной близости от внезапного конца. Из-за этого он так страстно молится. Ему необходима помощь, под солнцем, под лунами, под звездами, — и хоть какое-то основание надеяться на то, что может прийти потом.

Смех тоже необходим, и люди смеются, несмотря на близость ужасной опасности — или благодаря ей. Простые удовольствия. Музыка и танец, вино, эль, кости и карты. Конец жатвы, вкус ягод на кусте, вереница пчел из улья, полного меда. Тепло и игра ночью в постели, или на соломе в амбаре. Товарищество. Иногда любовь.

Тем не менее в любое время года есть основания для страха, в любом месте, где мужчины и женщины пытаются устроить свою жизнь и сохранить ее.

Осенью приходит боязнь смертоносной зимы. Если выпадает слишком много дождей, если выдается неурожайный год, или урожай слишком скудный, некоторым суждено умереть в следующие месяцы, это так же верно, как и то, что слабое зимнее солнце взойдет, чтобы увидеть, как это случится.

Если налетают бури и разбивают рыбацкие лодки у причала в щепки, или топят их под вспышки молний в бушующем море, в прибрежных деревнях начинается голод. Если нельзя собрать достаточно дров, нарубить их и сложить в поленницы (и защитить от посягательств), люди погибают от холода на севере.

Если по глубокому снегу являются с воем отощавшие волки и режут скот, чтобы самим спастись от смерти, люди тоже умирают. Болезни находят мужчин и женщин (и всегда детей), ослабевших от недоедания. У голодающих матерей нет молока для новорожденных.

Разбойники спускаются с гор или выходят из густых, темных лесов. Городские стены могут защитить от всех, кроме самых сильных из них, но как защищать ферму, одинокий домик, хижину угольщика? Серебряная луна и голубая луна поднимаются на небо и заходят, а огонь пожирает дома и уносит жизни. Звезды медленно кружатся над снегами.

Даже летом есть свои ужасы. Если пираты или корсары, совершавшие набеги из Мажрити даже на гавани Аммуза, захватывают долгожданные караваны с зерном, люди в городах голодают.

Стены, как часто говорили, не могут спасти от голода.

В то самое лето солнце на юге способно было убить, пересыхали реки и озера, сгорали побуревшие пастбища и склоны гор, на которых в жару паслись стада овец и коз.

Летом появляется чума (так бывало много раз) на кораблях купцов или вместе с путешественниками, пришедшими из глубины суши. Богатые бегут из своих городов. Болезнь опустошает целые деревни, трупы лежат непогребенными под солнцем. Белые флаги у межевых камней отмечают те селения, куда нельзя заходить.

Лето тоже может стать голодным временем до уборки следующего урожая, если запасы прошлогоднего зерна (даже там, где правители проявили предусмотрительность) истощились и амбары почти опустели. Весь мир знает истории о том, как дети умирали и были съедены, о неосторожных путешественниках, убитых во сне ради удовлетворения той же потребности.

Тебя могут ограбить и лишить всего имущества в любое время года. Твою деревню могут сжечь, превратить в пепел, уничтожить навечно, предать забвению. Твоих детей могут угнать в рабство, продать на галеры джадитов или ашаритов. Все корабли, независимо от религии, нуждаются в гребцах, прикованных к скамьям цепями, испражняющихся прямо на своем месте. Вонь галер слышна с другого берега моря, если оттуда дует ветер. Человек гребет, пока не умирает, и его тело выбрасывают в море.

А весна? Славное весеннее время, когда земля возрождается, ее пашут и засевают, когда возвращаются полевые цветы самых разных оттенков, а бледно-зеленые листики появляются на деревьях, когда желание поднимается в тебе, подобно сокам деревьев, и надежда, которую люди каким-то чудом сохранили глубоко в себе в холодные месяцы и долгие ночи, стремится опять появиться на свет… весна, увы, — это сезон войны.

* * *

Это поразительное письмо, решил герцог Серессы. Как слова видимые, так и написанные невидимыми чернилами между строчками.

Совет Двенадцати этим утром был очень взволнован. Неудивительно. Герцог поражался тому, каким спокойным сам выглядел. Прошлой ночью, после чтения этого письма, он спал крепко. И все же ни одна новость в нем не была хорошей, а некоторые внушали глубокую тревогу. Не слишком ли он охладел к делам государства? Разве он не должен тревожиться так же, как другие?