— Вы читали письмо. Они уже позволили. Полагаю, тут сыграла роль императрица.

— Вот как. Да, да. Императрица, — было понятно, что Франи понятия не имеет, что это значит. Он сказал: — Эта женщина не сможет делать для нас то, что делала та, другая.

— Нет, конечно.

— Тогда мы могли бы подумать о возможности внедрить в Дубраву еще кого-нибудь.

Герцог Риччи ободряюще улыбнулся. У Франи иногда бывают моменты просветления.

— Давайте так и сделаем, — предложил он.

* * *

Перед тем, как отправиться из Серессы на свой пост в Обравиче, в качестве посланника ко двору императора, Орсо Фалери, разумеется, просматривал подборку писем, присланных его предшественником.

Он также по прибытии туда проконсультировался с теми, кто служил в резиденции для серессцев, а они (по крайней мере, двое из них) были проницательнее обычных слуг. В их обязанности входило как помогать ему, так и следить за ним. Сересса никому не доверяла, в том числе и своим посланникам.

Перед выездом из дома он также два раза совещался во дворце герцога с тем самым предшественником, Гвибальдо Пиккати.

К несчастью, между семьями Фалери и Пиккати, в равной степени уважаемыми, существовала кровная вражда, начавшаяся после одной ночи в прославленном борделе. Один из Фалери слишком забавно пошутил насчет сомнительного происхождения одного из присутствующих в той же комнате Пиккати, высказав предположение, что отцом молодого человека был художник, которого подрядили написать портрет его матери. Это иногда случалось, и имелось (увы) некоторое сходство.

Несмотря на то, что случилось это пятьдесят лет назад, инцидент имел долговременные последствия, в том числе вооруженные столкновения. Это сделало встречу вернувшегося и отъезжающего послов менее дружественной и полезной, чем она могла бы быть. Откровенно говоря, такое случалось и без кровной вражды: успешные действия нового посланника могли плохо отразиться на предыдущем, которому не удалось добиться такого большого успеха.

Сам Пиккати добился весьма скромных успехов, ведь он провел в Обравиче всего одну холодную, мокрую зиму, а весна ввела в игру новый набор факторов, как алхимик (Фалери счел эту мысль забавной) добавляет новые компоненты в попытке сотворить золото либо изобрести эликсир бессмертия (или хотя бы средство от подагры).

Обравич тревожился о своих оборонительных сооружениях в Саврадии. Они каждый день ожидали известия о том, что османы в этом году снова выступили в поход к большой крепости Воберг, ключевой в этой части Саврадии, которую все еще удерживали сторонники веры в Джада.

И суровая правда заключалась в том, что эта крепость служила воротами в Обравич.

Нельзя с уверенностью сказать, как далеко могут простираться амбиции Великого Калифа Гурчу. Неужели калиф действительно представляет себе, как здесь зазвонят колокола ашаритов, призывая верующих на молитву? Как святилища Джада превратят (как это произошло в золотом Сарантии) в нечестивые храмы Ашара?

До сих пор расстояние было их союзником. И дожди. Дожди — вот что им было нужно каждую весну. Не здесь, а на севере и на юге, где кавалерия и пехота Ашара — в том числе, наводящие ужас Джанни — и большие орудия, которые солдаты везли с собой, двигались через Саврадию к землям детей Джада.

Разумеется, положение Серессы было несколько двусмысленным: она охотно торговала с Ашариасом. Серессцы гарантировали безопасность османских грузов в Сересском море. Город в лагуне оставался на плаву (так писали поэты) благодаря приливам и отливам в торговле.

И все-таки правители Серессы не хотели, чтобы «звезднорожденные» продвинулись слишком далеко в эту сторону. Силы необходимо было уравновесить. Если бы только калиф удовольствовался той империей, которой уже владел, торговлей и богатством. Своими роскошными дворцами и садами, и (как все говорили) томной красотой своих женщин.

Во всем этом было так много составляющих. Конфликт сулил опасность, смерть, горе — и открывал возможности. Император Родольфо нуждался в деньгах. Срочно. Крепости, уже подвергавшиеся осаде, требовали ремонта. Сересса, через своего достопочтенного посла, уважаемого синьора Фалери, с удовольствием предоставила дополнительные займы на самых выгодных условиях — в знак солидарности. Как сказал Фалери — в поддержку дела защиты веры джадитов и в знак уважения к мужеству храбрых солдат императора.

Он также укреплял свое положение во дворце обычными щедрыми взятками. Но не канцлеру: Савко был неподкупен, как много лет подтверждали один за другим менявшиеся послы. Этот человек питал личную неприязнь к Серессе, такое сложилось мнение. Никто не смог узнать почему.

Но были другие, к которым прислушивался император, гораздо менее щепетильные. Щедрость серессцев за зиму проложила путь к нескольким из таких людей.

В то же время, этот двор, конечно, работал на Фалери. Забавный получался танец. Девушка с желтыми волосами, Вейт, которая приходила к нему в первые вечера после приезда, стала регулярно навещать его после наступления темноты. Со временем она заставила его изменить мнение по поводу превосходства куртизанок Серессы. Она использовала определенные приемы, с которыми Фалери раньше не сталкивался, и пока еще не исчерпала ни своих уловок, ни своего воображения.

Он не пускал ее в ту комнату на главном уровне, где он работал. По ночам, когда он разрешал ей остаться (зимой это случалось чаще), он заставлял слуг дежурить у двери в эту комнату на тот случай, если он уснет, а она подойдет — по чистой случайности, разумеется, — к письменному столу, на котором лежат документы. Гаурио, его личный слуга, дежурил часть ночи. Потом его сменяли другие слуги дома. Письма Фалери были написаны двойным шифром, она бы ничего не узнала, но ему не хотелось, чтобы Совету Двенадцати доложили, будто он неосторожно обращается с документами, отупев от похоти, или что-то в этом роде.

Вейт действительно уходила от него в ночь визитов, оставляя его полностью удовлетворенным. Некоторые женщины, можно сказать, понимают мужчину.

Все это делалось намеренно, и Фалери это понимал. Все, кто с ним подружился здесь, хотели больше узнать о нем, о Серессе. Она действовала тонко, когда они беседовали в постели. Умная женщина. Достойная Серессы, решил он.

Собственно говоря, они мало разговаривали после любовных объятий. Он часто был обессилен, а иногда его мучили боли.

Он постепенно стал получать удовольствие от этого непрерывного танца намерений, скрытых под поверхностью, несмотря на то, что по-прежнему тосковал по дому. Оставшаяся там любовница больше ему не принадлежала, как и многое другое.

Такая вероятность всегда существовала. У него появлялись мысли насчет того, что он мог бы предпринять, чтобы вернуть ее по возвращении. Это зависело от возможности получить кресло в Совете Двенадцати. Аннализе это очень понравилось бы, может быть, даже больше, чем его жене и дочерям. Его дочери оставались незамужними, хотя уже давно было пора выдать их замуж. Его жена выбрала такую тактику, какую мог бы выбрать военный командир во время войны. Она ясно дала понять, что надеется на его избрание в Совет, что уравняло бы положение супругов.