Однако шутки шутками, но согласись, читатель, иметь драгоценность, стоимость которой наверняка исчислялась «блокадными килограммами муки, сотнями спичечных коробков и десятками кусманов хозяйственного мыла», и не иметь возможности достать ее из-за оледеневшего куска чугуна, – в этом есть какая-то чудовищно-насмешливая гримаса судьбы.

Впрочем, и к этому Сенька стал относиться по-другому. Убедившись в том, что достигнуть цели иначе, как отломав батарею ломом или отрезав ее газовой горелкой, невозможно, он смирился с ситуацией. Ни лома, ни горелки у него не было. Пока.

«Возможно, в этом есть какой-то скрытый смысл, – думал он, – подожду покамест…» Общение с нойдой явно пошло ему на пользу.

Ну, а здраво рассуждая, читатель, куда бы он пошел со своим сокровищем? Назад к Косте-Подсолнуху? За кульком муки и банкой сгущенки? И кусманом хозяйственного мыла…

Мыло удалось обменять на пять картофелин. Сенька просил шесть, но щетинистый мужик с вороватыми глазами и карманами, туго набитыми мелким картофелем, уперся, и всё тут. Он был единственный с картошкой в тот день. В общем, пришлось согласиться. Две картофелины он запрятал. У него вообще появилась эта привычка – прятать еду. Иначе съедалось всё и сразу. И дети, и взрослые себя уже не контролировали. Совсем. Поэтому ему пришлось взять на себя эту неблагодарную роль – пищевого Цербера. Верховного хранителя и распределителя еды.

Три картофелины были почищены так, что толщина шкурки не превышала доли миллиметра. Затем нарезаны на тонкие ломтики. И поджарены на олифе. Фира с благоговением медленно жевала золотистые картофельные овалы и счастливо жмурилась. Съела полтарелки и отодвинула. Сказала: – Все, наелась, спасибо, Сенечка, – и сомкнула глаза.

Где-то под утро она, очевидно почувствовав приближение смерти, попросила Сеньку ещё раз немного рассказать о волшебном вечере во дворце. Он нарушил свой договор с младшим лейтенантом Севастьяновым несколько дней назад, когда окончательно понял, что эту тайну Фира уже никому не раскроет. В этой жизни, во всяком случае. И рассказывал небольшими эпизодами, в деталях описывая все персонажи, костюмы, манеру говорить, внешность, украшения… Всех, кроме нойды… Получалось вообще-то очень увлекательно, как калейдоскоп каких-то сказочных историй. Фире очень нравилось. Она молча слушала, улыбаясь. Но когда Сенька дошел до атамана Головатого и его песен под аккомпанемент кобзы, Фира вдруг тихонечко запела по-украински…

Но, не закончив куплета замолкла и тихо сказала:

– Под Тульчином, на хуторе, стояла старая церковь. Говорили, что один пан ее построил в память о потерянной дочери. В годовщину ее смерти он приезжал к ней на могилу и пел ей эту песню.

– А дочку его не Марией звали?

– Не знаю, Сенечка. Знаю только, что умерла совсем молодой дивчиной… Ну, расскажи же мне ещё про дворец… мой мальчик, а гутер ингелэ…

Но его почему-то начинал душить кашель каждый раз, когда он начинал эти рассказы…

Когда, проснувшись, он повернулся, то не поверил своим глазам: Фира выглядела помолодевшей лет на двадцать. Лицо какого-то голубовато-мраморного цвета красиво оттенялось рыжими волосами, выбившимися из-под вязаной лыжной шапочки. Полоска зубов загадочно поблескивала в улыбке. Глаза задумчиво прикрыты. Только не дышала…

Тетя Фая поджарила картофельные очистки. И их с наслаждением съели Эдик и Таня. Глядя на их потухшие, голодные лица, Сенька подумал: «Этих надо эвакуировать во что бы то ни стало». И пошел искать дворничиху…

Трамвай опять остановился ненадолго, очевидно, чинили пути. На этот раз на углу улицы Марата и Кузнечного переулка. Аккурат рядом с музеем Арктики. Ох и какой же чудесный это был музей! Мечта любого советского школьника. Каких только экспонатов там не было! И палатки полярников, дрейфующих на льдинах, и первый самолет-амфибия Ш-2 для ведения ледовой разведки, и чучела огромных полярных обитателей: медведей, волков, оленей… А в самом центре макет «Арктика» – гигантский сегмент глобуса с рельефной картой северного полушария вплоть до шестидесятой параллели.

«Где-то там, между 67-м градусом северной широты и 25-м восточной долготы лежит Лапландия, – страна озер и диких гусей, столь любимая нойдой», – опять подумалось Сеньке. Но тут его внимание привлек странного вида человек со старым потертым портфелем, стоявший перед входом в здание музея. Прислонившись к пятой, если считать слева направо, колонне, человек этот, похоже, молился. На это указывали и сложенные руки, и частые кивки головы, и, как Сеньке показалось, даже крестное знамение, которое человек сотворил пару раз. Причем двумя пальцами. Заинтригованный особенно последним фактом, Сенька стал следить за человеком. Но, похоже, что молитва подошла к концу.

Человек преклонил колено, перекрестился в последний раз и пошел к трамваю. К вящему Сенькиному удивлению он-таки зашел в вагон и сел прямо напротив него.

– Какой роскошный день сегодня выдался! – сказал богомолец с чувством, пристраивая портфель под сиденье, – и опять же, трамвай пошел! Всё налаживается, слава тебе, Господи!

Сенька поднял взор. На него глядели добрые карие круглые глаза. Сквозь стекла круглых очков без оправы. Вообще, у общительного незнакомца всё было какое-то доброе и круглое, включая лицо и темную с проседью бороду. Подошла кондукторша и сказала бородатому:

– Трамвай немного задерживается, билет брать будете?

– Да, конечно, – отозвался тот, – ничего страшного, я могу подождать, если что… Получив билет, бородатый стал немедленно проверять его на счастливость, чем тут же завоевал Сенькину симпатию и расположение.

Судя по вздоху, со счастьем у него тоже не сложилось. Сенька сказал ему сочувственно, как товарищу по несчастью:

– Это ничего, что не счастливый, зато бумагу есть не нужно.

В ответ раздался веселый голос:

– Это вы точно подметили, молодой человек, бумага на вкус отвратительна, особенно с таким содержанием целлюлозы. Сразу видать – продукт одноступенчатой бисульфитной варки. Сраженный его эрудицией Сенька с уважением уставился на бородатого знатока целлюлозно-бумажного производства. А тот тем временем продолжал:

– Да и в трамвайную удачу я не очень-то верю…

– А зачем тогда билеты проверяете? – не удержался Сенька.

– А для меня это как бы практическое занятие по теории вероятности, – проигнорировав Сенькин сарказм, всё также добродушно отвечал круглолицый бородач. Очевидно, при этом словосочетании Сенькина физиономия изменилась настолько, что он участливо спросил: – Вас что-то обеспокоило, молодой человек? Простите, я не расслышал ваше имя?

– Сенька, то есть Семён, – выдавил он из себя.

– А меня Алексей Алексеевич. Очень приятно, – подчеркнуто вежливо представился его новый знакомый, – вы что, знакомы с теорией вероятностей, Семён?

– Ну, я так… в общих чертах, – промямлил Сенька, – меня просто очень интересует вероятность того, произойдут ли определенные события или нет… И что на это может повлиять. Планеты, к примеру, или атмосферное давление…