“Эбенезера” были только юные (до 20 лет) операторы радиоцентра СОЕ, крайне перегруженные работой и не вдававшиеся в смысл принимаемых сообщений. Все ухищрения радиста они просто опускали, а постоянное отсутствие сигналов опасности, как уже отмечалось, в первые годы войны считалось в службе нормой. Тем временем Лауэре полагал англичан значительно более осторожными и постоянно ждал негласного прибытия контрразведывательной миссии с целью проверки сетей, но безрезультатно. Следует отметить, что все перечисленные вопиющие нарушения происходили без ведома группы агентурных шифров секции связи СОЕ, и поскольку дешифровальщики просто не знали об этом. Талантливый организатор Лео Маркс впоследствии продумал систему вставляемых в сообщения сигналов опасности и уберег СОЕ от многих затеянных немцами радиоигр, однако не сумел предотвратить самую масштабную дезинформацию абвера “Нордполь”. Маркс знал, что постоянно работавшие в стрессовых ситуациях агенты сплошь и рядом неправильно использовали сложные в применении шифры двойной замены, и, в среднем, пятая часть принятых радиограмм имела более или менее серьезные ошибки. Он специально ориентировал 400 своих сотрудниц на то, что “не должно существовать такого понятия как недешифруемое сообщение”[86], и требовал от них обязательно разобраться в тексте и не подвергать агента риску повторения передачи. Для решения этой задачи дешифровальщицы зачастую делали тысячи попыток! В 1942 году он обратил внимание на безукоризненную точность составления абсолютно всех посланий из Голландии от всех агентов, причем никаких ошибок не допускали даже те, кто в ходе учебного курса показал себя далеко не самым аккуратным шифровальщиком. Их личные дела пестрели информацией о типовых ошибках в перестановке букв, в подсчете длины ключевых слов, в замене местами строк и столбцов, допущенных в спокойных условиях инструктажей. А в боевой обстановке, после ночных прыжков с парашютом, во вражеском окружении, при ограниченном времени на шифрование ошибки внезапно прекратились. Маркс задумался над этим и предположил, что, возможно, агенты шифруют свои сообщения не сами, а за них это делают захватившие их контрразведчики противника. Он направил руководству доклад с описанием своих сомнений, однако получил лишь невнятный ответ о том, что ситуация изучается. Тогда руководитель группы агентурных шифров на собственный страх и риск предпринял наступательную криптографическую акцию. Он дождался аннулирования одной из предназначенных для отправления радиограмм, и не выполнил этого, а передал текст операторам для отправки агенту. При этом Маркс сознательно запутал ее так, чтобы прочесть сообщение смог лишь весьма квалифицированный шифровальщик. Агент ни при каких условиях не смог бы расшифровать его и в нормальной ситуации неизбежно попросил бы Лондон повторить радиограмму. Немецкие же криптографы-профессионалы были в состоянии прочесть искаженную шифровку, но лишь после нескольких дней работы. Так и произошло, и Маркс доложил об этом руководителю секции связи СОЕ, в непосредственном подчинении которого работал. Случай стал предметом самого серьезного разбирательства, но не в том направлении, которого он ожидал. Самовольные действия руководителя группы агентурных шифров по отправке агенту аннулированной радиограммы являлись серьезнейшим нарушением правил безопасности, и на совещании под председательством заместителя исполнительного директора СОЕ Габбинса Марксу было сообщено, что его проступок весьма серьезен и заслуживает весьма строгого наказания, возможно, даже увольнения из организации. Относительно сути проверки ему заявили, что руководство озабочено этим вопросом и будет исследовать его. Пока же Габбинс категорически запретил обсуждать тему с руководством секции “N” и никогда и нигде не упоминать о ней. Позднее, даже спустя десятки лет после окончания войны, Маркс не мог простить себе, что не настоял на подозрениях, возникших у него в отношении агентов голландской секции, и не дошел с ними до самого премьер-министра.

С позиций сегодняшнего дня совершенно невозможно понять такую беззаботность секции “N” в отношении безопасности своих сетей. Объяснить это можно разве что отставанием подразделения от требований руководства СОЕ и стремлением срочно добиться успехов любой ценой. Как бы то ни было, истоками операции “Нордполь” являются грубые нарушения британскими спецслужбами даже не просто требований, но основополагающих принципов конспирации и излишнее доверие к своей агентуре. Кроме того, подготовленных радистов было мало, каждый из заброшенных часто обслуживал две и более группы, поэтому его провал влек за собой особо тяжкие последствия. Ни в СИС, ни в СОЕ не обратили внимания на то, что практически все передачи из Голландии ведутся из нескольких точек, а именно из городов, расположенных на севере страны, тогда как агенты должны были действовать в основном на юге и юго-западе. На самом деле все четырнадцать передатчиков со временем обслуживались шестью специально обученными имитировать почерк радиста операторами из полиции орпо. Сыграло свою роль отсутствие у СОЕ практики фиксации почерка собственных радистов, а когда в конце 1943 года такая система была все же введена, было уже поздно. Кроме того, Лондон не придал значения многозначительному факту выбора агентами мест приема парашютистов и грузов в удобных для контроля районах, вопреки своим же рекомендациям. Немцы весьма основательно подходили к выбору этих мест. Бывший резидент в Турции Пауль Леверкюн, сам непосредственно не участвовавший в такой работе, но хорошо знакомый с ней, впоследствии вспоминал: “Подготовка к подобным выброскам всегда была захватывающим делом. Площадки требовалось тщательно подбирать, требуемые световые сигналы — размещать в нужных местах, принимающие группы находились в готовности к приему контейнеров и любого агента, который мог быть сброшен вместе с ними. Сложность этой задачи усугублялась тем обстоятельством, что ее необходимо было осуществлять в гражданской одежде и не ставя в известность любые германские части, которые могли быть расквартированы поблизости; поскольку таковые не были подготовлены для этого вида работы, и их вмешательство, скорее всего, привело бы к катастрофе и разрыву драгоценного радиоконтакта”[87].

Все разведывательные службы Британии и эмигрантского правительства Нидерландов пребывали в наивной уверенности в том, что их люди установили контакты с группами Сопротивления, формируют вооруженные отряды, совершают диверсии и добывают разведывательную информацию. На самом деле все они задерживались сразу же после приземления, грузы захватывались, а все сообщения о диверсиях в основном являлись дезинформацией. До конца 1942 года были арестованы 37 заброшенных разведчиков из общего числа 41 (из них умерли, погибли или совершили самоубийство 33, а один бежал, но впоследствии был вновь арестован и казнен) и погибли при высадке 2[88]. С начала 1943 года к работе секции “N” подключилась МИ-9, вследствие чего проходившие через Нидерланды каналы эвакуации также оказались скомпрометированными. Движение Сопротивления влачило жалкое существование, и через “Нордполь” абвер и СД вышли на британские агентурные сети и группы Сопротивления в Бельгии и Франции. Одной из проблем немцев являлась необходимость разрабатывать дезинформацию в огромных объемах, справляться