А если Камилла по какой-то причине не стерла его сообщение в Париже? Она ведь тогда опровергала, что вообще получала его. Он ей не поверил, посчитав, что это один из ее обычных маневров уклонения, с помощью которых она пыталась все больше и больше избегать его. Он, собственно, ей вообще уже не верил, и это так его злило, до такой степени злило, что в конце концов он…

С этого пункта он запрещал себе углубляться в прошлое. Ему не хотелось думать о том, что произошло дальше. У него достаточно забот по приведению в порядок своей жизни. Если он совершил ошибки, ему нужно позаботиться о том, чтобы они не стали для него роковыми.

Он должен обдумать, что делать с этой Моник Лафонд, которая висела тяжким грузом у него на шее и которая могла стать для него слишком опасной.

Она даже любезно сообщила ему район, в котором живет, так что было совсем просто узнать ее точный адрес через справочную службу.

В субботу, около трех часов дня, он в первый раз пришел к ее квартире – ее не было дома, но в двери торчала записка, которую он, конечно же, убрал оттуда. Эта дрянь, видимо, уже подняла много шуму, так что теперь ему было крайне необходимо вмешаться.

Вечером он снова хотел прийти к Моник, но как раз в тот момент, когда он стоял перед ее дверью, он услышал, что кто-то позвонил к ней снизу, и тут же забежал на этаж выше. Судя по голосам, к ней явилась подруга, а поскольку, согласно его опыту, женщины, навещающие друг друга в субботние вечера, обычно просиживают до половины ночи, он даже и не попытался подождать, когда гостья уйдет, и скрылся так же тихо и тайно, как и пришел.

Сегодня ему пришлось довольно долго и терпеливо выжидать, и это стоило ему немалых нервов. Проблемой были другие жители дома – они отнеслись бы с подозрением к тому, что посторонний мужчина часами шатается в подъезде, и в довершение ко всему хорошо запомнили бы его лицо. Каждый раз, слыша открывающуюся дверь какой-нибудь квартиры, он тут же шнырял на самый верх и прятался под маленькой лестницей, ведущей на крышу – туда точно никто из жильцов не пошел бы. Сложнее было, когда он слышал, как открывалась входная дверь в подъезд: тогда он не мог скрыться под крышей, потому что это могла быть и возвращающаяся Моник. Ему приходилось оставаться на своем посту, чтобы не упускать из виду лестничную площадку, и дважды он скрылся от вошедших жильцов в последнюю секунду.

Потом наконец появилась она, и он отреагировал молниеносно. Слава богу, она была одна – все это время его мучили опасения, что с ней снова будет какая-нибудь подруга. Странным образом ему никогда не приходила в голову мысль, что у нее мог быть муж или бойфренд. Должно быть, это было связано с тем, что на дверной табличке стояло только ее имя, – или, что более вероятно, с ее глупым поведением: по его убеждению, мужчина никогда не стал бы звонить потенциальному убийце и оставлять свое имя и номер телефона, как это сделала она. Подобная наивность могла быть присуща только женщине.

Он втолкнул Моник в квартиру и запер дверь. У него был с собой нож, но ему не пришлось его показывать – она не проявила ни малейшего сопротивления и не кричала, а только уставилась на него широко распахнутыми от страха глазами.

– Вы хотели со мной поговорить? – спросил он и тут же смог прочитать по выражению ее лица, что она поняла, что он имел в виду, и испугалась.

На всякий случай он сунул руку в карман куртки, чтобы быстро выхватить нож, если она все же закричит, но Лафонд, видимо, была не в состоянии это сделать. Она только таращила глаза, а в голове у нее, казалось, проносились сотни мыслей.

Он слышал, что снаружи, на лестничной площадке, кто-то проходит мимо. Они стояли слишком близко к двери, поэтому он протолкнул Моник спиной вперед в гостиную – вернее, ему не пришлось ее толкать, достаточно было лишь медленно придвинуться к ней, и она тут же сама отступила назад. Оказавшись в гостиной, он быстро удостоверился, что все окна закрыты, а затем потребовал, чтобы Моник села, что она тут же и сделала. К счастью, Лафонд действительно испытывала настоящий страх перед ним, а значит, не станет создавать ему трудности. Сам он остался стоять, потому что это давало ему ощущение превосходства, так как на самом деле он чувствовал себя неуверенно. Он не имел представления, что ему следовало делать. На протяжении всего этого времени у него была только одна мысль: «Я должен вывести ее из игры. Я должен каким-то образом обезвредить опасность». И вот теперь он имел эту опасность перед собой и не знал, что с ней делать.

– Откуда у вас мой номер телефона? – спросил он. – Я имею в виду, номер моего мобильника?

Лафонд ответила не сразу. «Я не скажу ему правду», – решила она.

– От мадам Раймонд, – ответила она наконец.

Он с презрением улыбнулся.

– Мадам Раймонд никогда не дала бы мой номер своей уборщице!

Слово «уборщица» он просто выплюнул – и почувствовал, что к нему вернулось немного уверенности. Ему нужно было лишь уяснить для себя, что Лафонд действительно была никем другим, кроме как домработницей – ничем не примечательной личностью, и уж ни в коей мере не интеллектуалом. К тому же он, безусловно, не назвал бы ее и симпатичной: на его вкус, у нее были слишком толстые бедра и довольно круглое лицо. Она была совершенно не его типом.

– Но она дала мне этот номер, – настаивала Моник.

Откуда он у нее на самом деле? Было два варианта: либо она время от времени рылась в ящиках Камиллы, обнаружила там номер и теперь не хотела в этом признаваться, потому что ей было неловко, – либо существовал некий источник информации, который она пыталась покрыть. Но кто, черт побери, мог это быть? У Камиллы не было хороших знакомых или друзей. А даже если б и были – какой смысл ей давать кому-то его телефон?

На протяжении второй половины дня он еще несколько раз спрашивал Моник о своем номере, но она по-прежнему придерживалась этой своей совершенно неправдоподобной версии, и он заметил, что постепенно начал злиться. Если б она еще искусно врала, это было бы другое дело, а так ее ответы стали просто оскорблением его интеллекта, и ее упорство делало его агрессивным. И это было хорошо. Он убивал людей, но ни в коем случае не был способен убить просто так, первого встречного. Его жертвы заслуживали этого, была даже острая необходимость уничтожить их, потому что именно из-за них мир становился все хуже, все холоднее и невыносимее.

Моник не относилась к этим бесполезным созданиям – во всяком случае, он ничего подобного о ней не знал. Но она вмешалась в его дела, а теперь пыталась сделать из него дурачка, и если она еще немного продолжит в том духе, он придет к заключению, что ее тоже следует наказать. Это намного облегчит его положение.

В какой-то момент – Моник все еще сидела, скорчившись, на диване, а он все еще стоял перед ней, большой и грозный – он сказал:

– Я буду тебя бить. Я буду долго тебя бить, пока ты не скажешь правду.

Лафонд нервно заморгала, а затем пугливым голосом спросила, можно ли ей сходить в туалет.