Или она слишком плохо о нем думает?

– Но это не моя вина, что у нас так мало времени друг для друга, – произнесла Надин. – Я уже полтора года настаиваю на принятии решения. Я нахожу эту ситуацию ужасной. Невыносимой. А теперь еще и это… – Ее голос надорвался, и она прикусила нижнюю губу. Ей нельзя было расплакаться. В те немногие разы, когда Надин начинала плакать, Петер срывался и уходил разъяренный, просто оставив ее стоять на месте. Так далеко сейчас не должно было зайти.

– Я тебе объяснил, почему сейчас не могу развестись. Я думал, что ты это поняла.

– Ты говорил о двух годах. «Один, два года» – это твои слова. А теперь два года уже почти прошли.

– В октябре, – сказал Петер. – В октябре будет два года.

– Но ведь постепенно уже должна вырисовываться картина. Как обстоят дела? Твое финансовое положение улучшилось?

Симон уставился себе под ноги, шаря носками ботинок в гальке. Надин взглянула на него и вдруг поняла, что то мрачное выражение его лица, которое она увидела, когда наблюдала за ним издали, – это не нечто мимолетное. Между носом и уголками губ Петера пролегли глубокие складки – морщины, которые не разглаживаются. Они протянулись через его лицо, делая его старым. И еще до того, как он ответил на ее вопрос, Надин поняла, что его тревоги не уменьшились. Они обострились, они лишали его по ночам сна, а днем крали у него спокойствие души.

Когда Петер ответил, его голос был уже не свирепым, а уставшим. Бесконечно уставшим, как у старого мужчины.

– Все стало еще хуже, – тихо произнес он. – Этому нет конца. У меня бесконечные долги. Пытаясь заткнуть одну дырку, я проделываю другую. А бездна становится все глубже. Я не знаю, куда это меня приведет; я знаю только, что потерял контроль.

На этот раз дрожал его голос, и на мгновение Надин показалось, что Петер сейчас заплачет. Но он быстро взял себя в руки, хотя подавленность и отчаяние так и не покинули его. Казалось, что они уже давно стали его частью.

– Мне кажется, что я сижу на карусели, которая бешено вращается, все быстрее и быстрее, – добавил Петер. – Я хочу спрыгнуть, но не знаю, где приземлюсь, не знаю, не сверну ли в конце себе шею. В результате я застываю там, где нахожусь, а моя ситуация становится с каждым днем все безнадежнее.

Надин нестерпимо хотелось взять его руку и сказать, что все будет хорошо, но Петер скрестил руки на груди, наполовину отвернувшись от нее, – было совершенно очевидно, что он не хотел прикосновения. К тому же это было бы ложью: она не могла ничем подкрепить свои слова. Она не знала финансового положения Симона, но знала его самого: он не был склонен к истерикам или преувеличениям. Если он говорил, что его положение безнадежно, то оно, скорее всего, было еще хуже, чем он рассказал.

– Я бы с удовольствием просто исчез. С тобой. Куда-нибудь, где нас никто не знает, – сказал Петер. – Начать новую жизнь, с самого начала… Получить второй шанс…

Впервые он упомянул о такой возможности, и Надин затаила дыхание. Он описал ее мечту. «Новую жизнь… начать с самого начала… второй шанс». Петер еще никогда не говорил такого о них двоих, и Надин пока не думала о том, что это не она, а его жизненная ситуация довела его до таких размышлений.

– Есть еще один… резерв, – продолжил он, – где-то двести тысяч марок. На счете в одном швейцарском банке. Я когда-то смог протащить эти деньги в обход налогообложения. Они могли бы позволить нам сделать новый старт.

Однако уже в следующее мгновение отчаяние опять взяло в нем верх.

– Но как мне осуществить это? Ведь тогда я оставлю Лауру с кучей долгов. Она ведь много лет не сможет даже получить деньги от моей страховки за жизнь, которые помогли бы ей в самое трудное время. Пройдет целая вечность, пока она сможет объявить меня мертвым. А ко всему прочему, теперь еще и ребенок родится! О боже, Надин, – Симон наконец взглянул на нее, – я никогда не смогу даже посмотреть на себя в зеркало!

Женщина осмелилась погладить его руки, и он позволил ей это. Она молниеносно обдумала свою тактику, единственную, которая представлялась ей возможной и которая, вероятно, привела бы ее к успеху. В этот момент Надин сменила курс. Она не стала больше настаивать. Она проявила сочувствие и понимание. Она знала: долги Петера будут расти, и его тревоги увеличатся. Его жизнь обрушится, как карточный домик. А мысли о побеге и о том, чтобы начать все заново, уже не покинут его, раз уж они зародились в нем, и будут все весомее, а угрызения совести по отношению к Лауре и ребеночку будут исчезать так же быстро, как будет расти его отчаяние. Нужно только, чтобы его посильнее приперло к стенке. Как бы тяжело это ни давалось Надин, но ей нужно набраться терпения.

Все это превратилось в нестерпимое ожидание, которое отнимало у нее все силы и порой даже сказывалось на самочувствии. Даже и сейчас, в это прохладное утро на берегу, она все еще испытывала тошноту, мучившую ее каждое утро в течении целого года, головную боль и сухость во рту, а руки ее все еще дрожали.

«Это ребенок виноват, – думала она, – он стал любить ребенка больше, чем я могла предположить».

Надин все время цеплялась за слова Петера о том, что ребенок явился случайностью, и она по сей день оставалась уверена, что это было одной из тех немногих правдивых вещей, которые он ей рассказывал. Ведь тогда, в своей чрезвычайно напряженной ситуации, он точно не мог пожелать еще и ребенка. Но затем ребенок появился – прелестная белокурая девочка, не мальчик, который уже был у него, а очаровательная принцесса, которая тут же завоевала место в его сердце. Не то чтобы Петер так сказал об этом Надин – надо отдать ему должное, в этом отношении он проявлял определенный такт и вообще умалчивал обо всем, что касалось его дочери. Но когда речь шла о нем самом, у Надин были очень чуткие антенны, и в те редкие минуты, когда он говорил о Софи, она могла чувствовать особую теплоту в его голосе, которая никогда не проявлялась в нем в других случаях. А его угрызения совести из-за того, что он собирался покинуть свою семью, не то что не уменьшились, а скорее возросли еще больше. Жоли никогда бы не подумала, что он способен на подобные сильные моральные страдания.

Но в какой-то момент она поняла, что больше не может придерживаться своей стратегии выжидания. Этот план, казалось, вел в никуда, так что с начала этого года у них с Петером опять начались ссоры. Надин настаивала и просила, Симон приходил в ярость. В конце концов это привело к тем ужасным выходным в Перуже. А потом, когда она уже потеряла всякую надежду, он принял решение.

Но в итоге Надин оказалась пострадавшей. А возможно, вся эта история, которая с самого начала развивалась против воли Петера, была обречена на неудачу. Надин пыталась насильно добиться исполнения своей мечты, которая не должна была осуществиться, и окончилось все трагически: один мертвый, одна вдова, одна полусирота и она – женщина, которая вновь обманулась в своих надеждах и мечтах.

«Стоять на собственных ногах, – неуверенно подумала Надин, хоть и не имела понятия, как это делается, – это, возможно, единственный шанс, который у меня есть».