– Нет, – ответил он и удовлетворенно отметил, что она стала еще на несколько оттенков бледнее. Вот это было настоящей пыткой, причем такой, которая с каждой минутой, с каждым часом, становилась мучительней, и при этом ему ничего не нужно было делать. Может быть, до нее когда-нибудь дойдет, что ей лучшее сотрудничать с ним.

К счастью, в это время года рано темнело. В шесть часов он решил, что они могут рискнуть уйти. Было даже неплохо, что он до сих пор не показывал Моник нож, потому что теперь, когда он его достал, она испугалась почти до смерти и стала сильно дрожать. Он был уверен, что Лафонд не предпримет никаких попыток, чтобы перехитрить его.

– Мы сейчас покинем эту квартиру и пойдем к моей машине, – сказал он. – Я буду идти рядом с тобой, а нож приставлю к твоей спине. Если ты только вздумаешь проделать какую-нибудь ерунду, нож вонзится тебе глубоко в почки, и мне, наверное, не нужно тебе объяснять, что ты или умрешь, или станешь инвалидом. Это значит, ты должна быть очень послушной и не делать ничего, о чем я тебя не прошу. Понятно?

Он даже сам не осознал, когда перешел от «вы» к «ты» – он заметил это только сейчас, в сию минуту. Это был хороший знак. Чем менее вежлив он с ней будет, тем быстрее она станет для него просто объектом, и в какой-то момент это намного облегчит все дело.

– Пожалуйста, – попросила она, – можно мне еще сходить в туалет?

– Нет, – отрезал он и махнул рукой, чтобы она встала.

Ему невероятно повезло. Они не встретили в доме ни одного человека, да и на улице, по дороге, ведущей вниз, к порту, тоже никто не шатался. День был солнечным, но прохладным, а вечером стало по-настоящему холодно. Он шел, так близко прижавшись к своей пленнице, что каждый принял бы их за влюбленную парочку. Нож скрывался у него в рукаве, а его кончик был приставлен к спине Моник, и когда она один раз споткнулась, он тут же дал ей почувствовать жесткость стального острия. При свете портовых фонарей можно было разглядеть капельки пота у нее на лбу и на носу. Ей было очень плохо, но она это заслужила.

Ей пришлось залезть в багажник, после того как он основательно огляделся и убедился, что за ними никто не наблюдает. Моник свернулась, как ежик, и тихо заплакала. Что ж, для этого у нее были все основания.

Дома ему снова удалось провести ее незаметно из машины в квартиру. Она вылезала из багажника раздражающе медленно и страшно неуклюже – эта женщина была явно ужасно неспортивной, к тому же ей, очевидно, здорово мешал мучительно давивший мочевой пузырь, потому что первым, что она сказала, когда они оказались в доме, было:

– О, пожалуйста, пустите меня в туалет! Пожалуйста, пожалуйста!

Он покачал головой – пусть видит, что он может быть таким же упрямым, как и она, – после чего повел ее вниз, в подвал, в котором не было окон и который выглядел как огромная каменная нора. Там было одно маленькое помещение, где на деревянных полках хранились консервные банки. Больше там ничего не было – он в конце концов не собирался держать у себя в плену женщину. Толкнув Моник в холодную тьму, он запер дверь и пошел по ступенькам вверх, преследуемый ее криком. Когда он запер верхнюю подвальную дверь, крики стихли. В изнеможении он пригладил волосы. Что ж, он получил лишь передышку, но не более: это должно было быть ему ясно. В конце концов, ему придется найти решение – не мог же он оставить Моник Лафонд гнить там, внизу, в этой ледяной темной могиле… Или все же мог? Тогда ему больше ничего не придется делать, только когда-нибудь потом убрать то, что от нее останется.

Он прошел в гостиную и включил торшер рядом с диваном. Ему нравился его мягкий, теплый свет. В огромной чугунной печи горели поленья, распространяя приятное тепло. Он налил себе виски, глотнул, почувствовал, как обжигающая жидкость пронеслась через глотку, и насладился огнем, который охватил его тело. Он знал, что порой пил лишнее, но вовсе не был типичным алкоголиком. Ему достаточно было выпить небольшую дозу, чтобы почувствовать себя сильнее и увереннее.

Его взгляд упал на телефон. Он так страстно желал услышать ее голос! И хотя ему вовсе не хотелось быть назойливым, он все же, немного поколебавшись, поднял трубку и набрал номер. Пока он ждал, что она ответит, его сердце громко колотилось.

«Господи, хоть бы она была дома! – вертелось у него в голове. – Мне нужно с ней поговорить. Мне нужно убедиться, что она еще есть. Что она еще есть для меня, что я ей нравлюсь, что она полюбит меня в один прекрасный день…»

Трубку не брали так долго, что он уже решил, что ее нет дома, и разочарование вызвало в нем такую сильную боль, которую, как ему казалось, он не может вытерпеть.

Он уже хотел было положить трубку, когда на другом конце провода все-таки ответили.

– Да? – спросила она, запыхавшись.

У нее был самый красивый голос в мире, сладкий, мелодичный, мягкий и полный волшебных обещаний. Облегчение переполнило его, и он почувствовал, насколько сильно жаждал ее и как сильно в своих мыслях сливался с ней воедино.

– О, ты все-таки дома, Лаура! – неуклюже произнес он, и это совсем не вязалось с тем, что он чувствовал. – Я уже думал… впрочем, неважно. Это Кристофер. У тебя есть желание пойти сегодня со мной куда-нибудь перекусить?

1

– К сожалению, – сказал Анри Жоли, – я действительно больше ничем не могу вам помочь. Мы с женой в ужасе и потрясены смертью нашего многолетнего друга, но у нас нет ни малейшего представления о том, что могло произойти.

– Хм… – недовольно выдал комиссар. Анри выглядел таким обеспокоенным, что полицейский не до конца верил в его полное неведение. Жоли и сам заметил, что его слова звучали словно заученные наизусть, неестественно, – но разве не могло это быть нормальной реакцией на шокирующий масштаб насилия, с которым им всем неожиданно пришлось столкнуться?

Был понедельник, половина девятого утра. Анри распахнул ставни с парадной стороны заведения, и ему тут же бросилась в глаза серая машина с двумя сидящими внутри мужчинами, припаркованная на противоположной стороне улицы.

Как только эти двое увидели хозяина кафе, они тут же вышли из машины и двинулись к нему, так что ему ничего не оставалось, как открыть им дверь.

Они представились как комиссар Бертэн и его сотрудник Дюшман и сказали, что хотели бы задать Жоли несколько вопросов. Он пригласил их на кухню и налил им кофе, который они с благодарностью приняли. А потом первым делом поинтересовались, где Надин.

– Нам было бы приятно, если б ваша жена приняла участие в нашей беседе, – сказал комиссар.

Анри пришлось объяснить, что жены, к сожалению, нет дома.

– Она так рано покинула дом? – поинтересовался Бертэн, приподняв брови.

– Нет, она вообще сегодня не ночевала дома. Надин у своей матери. Она часто там бывает. – Анри казалось, что он говорил слишком торопливо. – Ее мать плохо себя чувствует, – пояснил он.