британской и филиппинской разведок. А потом поставят на краю длинного рва на Бутовском полигоне и пустят пулю в затылок. Ему и всем из ближнего круга. А приводить приговоры в исполнение станет этот котеночек — Семен Дукельский.

Любимое словечко Семена Семеновича вошло в обиход:

— Товарищ Поскребышев, позвоните этому котеночку.

— Ну, где там этот котеночек?

— Передайте гневную бумагу этому котеночку, пускай сам разбирается, почему деятели кино его так возненавидели.

И даже дети, Василий и Сетанка, после нескольких сеансов в Кремлевском кинотеатре, познакомившись с Дукельским, тоже стали его так называть:

— Когда нам этот котеночек новое кино привезет?

Глава четырнадцатая. Вставайте, люди русские!

Дукельский, привозя новые фильмы, предварительно скептически о них отзывался, таким образом подстраховываясь, — если Хозяину не понравится, можно сказать: «Я изначально придерживался подобного мнения», а если понравится, просто пожать плечами: «Ну что ж, я рад, что ошибался». Привез фильм-сказку «По щучьему велению», первую самостоятельную работу режиссера Роу, сына ирландца и гречанки:

— Не знаю, как вам покажется, но, по-моему, сплошная дурь. Скоморошество. Зачем оно нам?

Но Хозяин посмотрел вместе с детьми, они смеялись, и он, глядя на них, тоже.

Василию исполнилось семнадцать, всей душой он стремился в авиацию, и его больше не звали Васькой Красным, хотя он уже начал потихоньку закладывать за воротник и нередко бывал с лица красный.

А двенадцатилетняя Сетанка изо всех сил пыталась доказать, что она уже не ребенок, даже стала влюбляться в юношей, но на самом деле в ту пору была влюблена лишь в одного человека — своего отца. Он работал в Кремле, жил и работал на Ближней даче, но ежедневно приходил домой обедать с детьми, обычно с кем-то из ближнего круга, и Сетанке больше всего нравился веселый дядя Серго Орджоникидзе; когда он входил, казалось, что в дом ворвался водопад — шумный, громогласный. И как-то странно, что этот полный жизни человек в пятьдесят лет умер от сердечного приступа. Еще один удар по отцу после Сергеева, мамы и Кирова. Удивительное дело, у всех четверых, кого он так любил и кого потерял, среди имен были Сергеи: отец Томика — Федор Сергеев, мама — Надежда Сергеевна, Киров — Сергей Миронович, Орджоникидзе — Григорий Константинович, но все его знали только под партийной кличкой Серго, почти все даже думали, что это его родное имя.

Сетанку отец любил больше Васи и Томика, однажды сказал ей: «Я все готов перетерпеть, лишь бы ты у меня была. Ты так похожа на свою маму!»

Первым от их троицы откололся Томик: окончил артшколу, послужил в армии и перекочевал в Ленинградское артиллерийское училище. Следующим, уже осенью, готовился упорхнуть из гнезда Вася.

Приходя домой обедать часов в шесть или семь вечера, отец, прежде чем снять пальто, подходил к ее комнате и звал:

— Хозяйка!

Она бросала уроки и бежала к нему, висла на нем, покуда он снимал пальто и вешал его в прихожей. Они вдвоем или с кем-то из ближнего круга шли в столовую, главным украшением которой служил большой портрет мамы, сделанный по фотографии. Сетанка усаживалась справа от отца, а слева садился Вася, который обычно не спешил присоединиться. Обед продолжался часа два — с разговорами, обсуждением насущных дел, и Сетанка любила это слушать. Потом ее отправляли доделывать уроки и спать, а уезжая к себе на Ближнюю дачу, отец непременно заходил в ее комнату, чтобы поцеловать на прощание.

Вася театры не любил, только кино, а Сетанку отец часто стал брать с собой и во МХАТ, и в Малый, и в Большой, и в Вахтанговский — «Горячее сердце», «Любовь Яровая», «Дни Турбиных», «Мещане», «Борис Годунов», «Садко», «Иван Сусанин», «Сказка о царе Салтане», «Лебединое озеро»… Сетанку сажали в первом ряду в ложе, а сам главный театрал страны усаживался в уголке, чтобы его не видели из зала.

И все же походы в Зимний сад она любила больше, тут и Вася подключался. Если шли в кино, сон отменялся, потому что сеансы обычно начинались в десять вечера, а заканчивались после полуночи. Гувернантка Лидия Григорьевна сердилась, Сетанка умоляла, и отец со смехом говаривал: «Ну, веди нас, хозяйка, веди, а то мы без руководителя в этих кремлевских коридорах заблудимся». Так Сетанка и Вася вместе с отцом и его ближним кругом смотрели «Чапаева», «Юность Максима» и «Возвращение Максима», «Цирк», «Нового Гулливера» и многие другие фильмы.

Сначала их показывал Шумяцкий, смешной, суетливый, хороший, а потом — Дукельский, угловатый, недобрый, жутковатый. И сама жизнь в стране стала казаться такой же, хотя Сетанка не знала про аресты и расстрелы, но кое-что до нее доносилось, да и в самом воздухе витало нечто зловещее.

Кино больше всего объединяло их — отца, Васю и Сетанку. Несколько раз отец пытался брать дочку к себе на Ближнюю дачу в Волынское, но распорядок дня у них не совпадал. Отец вставал поздно, завтракал в два часа дня, ужинал в семь, потом засиживался до рассвета, и лишь совместные прогулки по лесу скрашивали волынское житье-бытье. Она разбиралась, где какая трава, какой цветок, какая птица поет, и он любил ее спрашивать, а она любила отвечать. В остальное время он занимался своими бесчисленными делами, а она скучала и однажды сердито спросила:

— Может, меня Палосич домой отвезет? А то мне скучно.

А он рассердился:

— Катись!

Она уехала, и он долго не звонил, не общался, и лишь когда она сама позвонила и попросила прощения, смягчился:

— Уехала, оставила меня, старика. Скучно ей!

И они все вместе поехали тогда в Зубалово, бродили по лесу, жарили шашлык, приехало много народу, пили легкое грузинское винцо, даже Сетанке давали, а Васька вообще нахлестался, его ругали, но беззлобно, отец называл его «товарищ Всталин» и на вопросы почему отвечал: «Он сам знает», но потом все же решился позабавить всех рассказом:

— В марте взял его к себе сюда, всю ночь работал, заработался аж до рассвета. Перед сном решил прогуляться, прохожу у него под окнами, а там на сугробе желтыми чернилами выведена подпись, да такая четкая: «ВСталин». Это ему среди ночи лень было до туалета добежать. И он из окна поставил на сугробе свою резолюцию.

Все от души хохотали, а Вася нисколько не смущался:

— Ну и подумаешь! Делов-то!

Веселье кончилось, когда живущая в Зубалово родня затеяла очередную склоку и отец быстренько собрался и уехал.

Летом он поехал в Сочи один, а Сетанку отправили в Мухалатку, и он писал ей туда