Продолжая серию моих важных жизненных решений, я решил расстаться, наконец-то, с Джеффом Бергом из ICM. Наши якобы выстроенные на доверии отношения были сплошной ложью. Без доверия ничто не может долго длиться. Я не встретился с Джеффом лично, но предпочел отправить ему длинное письмо, столь же безличное, как и наше сотрудничество. Он позвонил мне дважды на следующий день. Я ему не перезвонил. В разговоре не было нужды. Это был прохладный союз, который завершался холодным расставанием. Как и в политике, всем рулит корыстный интерес. Через несколько дней Джефф ответил мне немногословной запиской и напомнил об условиях нашего договора, действующих еще в течение года, по которым он должен был получать 10 % от моих гонораров. Ну и ладно.

Я подписал краткосрочный договор с моим третьим агентом из менее крупной компании. Это был доброжелательный человек, но контакт между нами так и не установился, и я его покинул через несколько месяцев, чтобы вернуться в берговское ICM (в любом случае я выплачивал им комиссию), но в этот раз выбрал себе более молодого и чуткого агента. Снова не сложилось. Я окончательно запутался.

Тем временем мой отец все так же каждое утро приходил в свой офис в Среднем Манхэттене. Клиентов у него оставалось все меньше. Он продолжал каждый день демонстративно курить и пить скотч, но теперь стал чаще обращаться к врачам из-за проблем с сердцем и за различными медицинскими процедурами. Не могло быть сомнений: он начал разваливаться. Вопрос только в том, как долго это будет продолжаться. Мама, которая, как и прежде, проводила полгода в Париже, поселилась в гостевой спальне квартиры моего отца, чтобы помогать ему в эти сложные месяцы. С собой она привнесла французскую веселость, а заодно множество друзей и гостей. Ее жизнь снова переплелась с его жизнью, как в 1950-х. В каком-то смысле это было возрождение их отношений. Было очевидно, что она все еще питала к нему любовь, несмотря на все то горе, которое он принес ей. Папа, со своей стороны, получал больше удовольствия от ее присутствия, хотя он и срывался на нее периодически, когда она вторгалась в его личное пространство. Мама даже поговаривала, что, может быть, они снова поженятся после всех этих лет, хотя бы для того, чтобы сохранить за собой его огромную квартиру с террасой, выходящей на Третью авеню, и фиксированной арендной платой. Мне казалось, что их сближение — правильный путь для нашей расколовшейся семьи. Мы условно были «вместе» с 1945 по 1984 год — тридцать девять лет.

1984-й представлялся именно тем самым особым годом, о котором я молился. Благодаря нашему новому жизнерадостному доктору, настрой которого был решающим обстоятельством, заставившим и Элизабет, и меня поверить, что все наконец-то получится. В апреле — о чудо! — мне позвонила ликующая Элизабет. Она забеременела. Это был великий момент, лучше новости нельзя было представить! Для меня он стал более ощутимой перспективой, чем «Взвод». Шли месяцы, и было очень интересно наблюдать, как растет ее живот. Мы не хотели знать пол ребенка, радуясь предстоящему сюрпризу. Когда я увидел сонограмму маленького головастика длиной чуть больше сантиметра и с пульсом 200 ударов в минуту, я ощутил себя на седьмом небе от счастья. Между тем Элизабет оставалась хрупкой во время беременности, и мы делали все возможное, чтобы исключить выкидыш. Получая уколы преднизона, способствующие сохранению беременности, Элизабет все больше превращалась в женщину-маму, непохожую на ту девушку-сорванца, которая сопровождала меня во всех моих путешествиях. Папа очень хотел увидеть малыша (не важно, будет это девочка или мальчик), и он обещал мне, что обязательно дождется рождения ребенка.

И вот именно тогда, когда жизнь стала налаживаться, — Элизабет беременна, «Взвод» стартует, «Восемь миллионов способов умереть» превращаются в сценарий еще одного фильма, мои родители практически воссоединились — все пошло наперекосяк.

Дино, по словам его компаньона Фреда Сайдуотера, столкнулся с бóльшим сопротивлением по «Взводу», чем он мог предположить. Я сначала и поверить не мог. У Дино имелась прекрасная «лазейка» в MGM, которая должна была заниматься дистрибуцией «Дракона». Он попросил нас урезать бюджет «Взвода». Для нас это было болезненно, но мы с Алексом согласились. Прошел месяц, и он снова потребовал сократить расходы. Да, что-то точно пошло не так. Мы снова отправились на Филиппины, чтобы оптимизировать наши планы, но каждый день я был как на иголках, когда Алекс посреди ночи отвечал на нервные звонки Сайдуотера из Нью-Йорка. Суть происходящего заключалась в том, что Дино предлагал полностью финансировать фильм самостоятельно (первоначальный бюджет в $7 млн был урезан до $4,5 млн и продолжал сокращаться), но только при условии, что MGM согласится выделить как минимум $3 млн на производство копий фильма и рекламу. К тому времени была выработана формула по выходу на растущий рынок видео, который предполагал минимальную гарантированную рекламу, чтобы исключить риск потери вложений. Эта формула в конечном счете потеряла смысл, как часто бывает, когда все больше людей начинают злоупотреблять чем-то. В любом случае ответ был «нет». Дино как человек, который никогда не сдается без битвы, насколько мне известно, еще немного снизил свои запросы, но ответ был все тот же: «нет». Я никогда не слышал слово «нет» так часто, как в те годы. Ненавижу это слово и по сей день.

«Друг» (эвфемизм для обозначения представителей киноиндустрии) Дино — Фрэнк Ябланс, человек, который, по общему мнению, руководил MGM и с которым мы разделили тот сумасшедший предновогодний ужин с битьем тарелок, намекал на проблему с политической составляющей, не называя вещи своими именами. Александр Хейг, занимавший пост госсекретаря при Рейгане, и уроженец Германии Генри Киссинджер, политический двойник Никсона в вопросах Вьетнама, оба состояли в совете директоров MGM и не хотели, чтобы их киностудия снимала такой фильм, как «Взвод». «Да это же ахинея!» — протестовал я. Я сомневаюсь, что они что-либо обсуждали на самом деле. Как часто бывает, самопровозглашенный поборник идеи — в данном случае Ябланс — просто завалил проект, чтобы его, не дай бог, не подвергли более пристальному контролю. Я полагаю, что такие люди, как он, не хотят даже думать о перспективе быть вызванными на ковер советом директоров. Они уверены, что заведомо знают окончательный ответ, и не считают целесообразным растрачивать свой политический капитал. Но когда такое бывало, чтобы мы обращались за одобрением к совету директоров по фильму, ограниченный бюджет которого ставил под удар лишь одного Дино? На моей памяти — никогда. Я был возмущен! Что еще я мог сделать? Урезать бюджет настолько, чтобы снимать все в Центральном парке?

Должен признать, и Дино был поражен. Он неожиданно осознал, что со «Взводом» оказался втянут в щекотливое политическое дело. Он не знал, что делать, поскольку никогда прежде не бывал в такой ситуации. Дино и без того уже рискнул, профинансировав откровенно эротический «Синий бархат» Дэвида Линча с бюджетом в $6 млн. На рынке было множество возможностей для заработка на продаже видео, что позволяло заизолировать «Синий бархат» в его отдельной нише и получить согласие MGM на дистрибуцию. А мой фильм? Нет. Он не имел значения. Ничто не имело значения. Все закончилось. Со «Взводом» происходило то же самое, что уже было с «Рожденным четвертого июля» и с первоначальным запуском «Взвода». Для реалистичных фильмов о Вьетнаме не было никаких перспектив, несмотря на то, что такие далекие от действительности картины, как «Рэмбо: Первая кровь» (1982 г.) и «Рэмбо: Первая кровь 2» (1985 г.) с пересказом Сильвестром Сталлоне истории вьетнамской войны, имели большой успех, как и «Без вести пропавшие» (1984 г.) со спасающим наших военнопленных Чаком Норрисом. США, возглавляемые президентом Рейганом с 1981 года, переживали новый виток гонки вооружений. Помимо возобновления холодной войны против СССР как «империи зла», Рейган заявил о войне во Вьетнаме: «Пора признать, что мы делали благородное дело».