Я прижимаю к груди подушку.

– Тебе-то откуда знать?

– Ты не единственный, у кого на груди висела родительская монетка из Отеля.

Мамина монетка. Конечно же. А я о ней совершенно забыл. После того, что случилось в Монастыре, Старшая горничная ее конфисковала, но до того Кэсс пробыла в Отеле много часов, и монетка была при ней.

Она стучит пальцами по подлокотникам инвалидной коляски.

– Я чувствовала присутствие мамы у себя в голове, когда появился мистер Полосатый. Я тоже видела разные вещи. Папа не сталкивал ее в Шахту… Он пытался ее удержать.

– Удержать от чего?

– От прыжка вниз, Кэм. Она сделала это намеренно. Мама знала, что папа заключил контракт с Полосатым, и всеми силами пыталась помешать ему выполнять условия соглашения. И когда она падала, единственное, о чем она думала – это о том, что нужно было освободить их обоих.

Я мотаю головой.

– Нет. Это же он подписал контракт с Полосатым, а не она. Он сделал выбор, из-за которого она умерла.

– У него была на то веская причина.

– Такому поступку нет никаких оправданий.

– А вот и есть.

Я фыркаю.

– И какая причина могла бы быть достаточно веской?

– Моя жизнь! – яростно выкрикивает Кэсс. – Он подписал тот контракт с Полосатым из-за меня!

Я отшатываюсь, пораженный ее словами.

– Ты не можешь этого знать наверняка. Сколько ты пробыла в Отеле: день? Полтора дня? Я вот провел там больше недели, и то не смог ничего толком узнать!

– Потому что ты не умеешь слушать! – огрызается Кэсс. – Ты никогда не можешь просто замолчать и послушать других. Вот почему Ба не рассказывает тебе правду о моем здоровье. Она знает, что, какими бы важными ни были причины очередной операции, ты вычленишь из ее слов только то, какими могут быть риски и плохие последствия. Пропустишь все хорошее и выберешь плохое. Ты постоянно уверен, что один знаешь правду, и даже не слышишь, когда мы с Ба говорим тебе, что твоя постоянная помощь мне не нужна, что ты в чем-то ошибаешься, что дела обстоят лучше, чем ты думаешь. Папина монетка могла бы тебе по нотам расписать все, что случилось, если бы ты на минутку прекратил париться и просто расслабился!

Я хочу возразить, спорить с ней, но… А, если она права? Агапиос предположил, что, если монетка хранит воспоминания папы об Оранжерее, я рано или поздно смогу найти туда дорогу. Неужели я был так занят собственными переживаниями, что просто не замечал ничего, происходящего вокруг на самом деле?

Кэсс сцепляет руки, стараясь не расплакаться.

– Смотри. Мама была той, кто помог папе разорвать связь с Полосатым. Он ушел от Конкурентов и присоединился к Отелю, то есть на самом деле, по-честному вступил в их ряды. Но когда мама сказала ему, что у одного из их детей – у меня – будет эта врожденная болячка, он запаниковал. Она знала, что он снова попытается связаться с Полосатым, но не стала ему мешать. Полосатый обещал папе, что исцелит меня в обмен на Оранжерею. – Она всхлипывает. – А когда начали случаться все эти скверные вещи, мама осознала, что они оба совершили ошибку. И попыталась остановить его.

– Однако же Полосатый не исцелил тебя, – говорю я через несколько секунд молчания.

– Потому что папа разорвал контракт с ним. Мама знала, что самому ему с Полосатым не справиться. Мистер Полосатый успел хорошенько покопаться у него в голове. Единственным способом не позволить папе передать ему галерею было сделать так, чтобы ее связь с папой стала сильнее, чем папина связь с Полосатым.

Я тупо смотрю на свое одеяло.

– Тогда зачем она…

Кэсс вытирает глаза и берет меня за руку.

– Мама не умерла, – говорит она. – Я это сразу почувствовала, когда оказалась в том лифте. Она просто заключила другую связь с Отелем: на более глубоком уровне, чтобы объединить силы с Отелем, чтобы эта двойная связь помогала папе противостоять Полосатому и скрыть от него Оранжерею, а нас – спрятать у Ба. Они устроили это вместе, вдвоем.

Но в воспоминаниях Рейнхарта в лифте был еще один человек: Полосатый.

Нет, это был не настоящий Полосатый. Скорее… его образ, тень. Как будто Полосатый находился внутри Рейнхарта, у него в голове. Вот почему Рейнхарт увидел в собственном отражении в металлической двери лифта лицо Полосатого или Агапиоса. Он смотрел не на отражение, а глубже, в бездну собственных связей, контрактов, а в его голове Полосатый и Агапиос перетягивали канат. Мама придала силы той его половине, которая была на стороне Отеля, и Отель в нем победил – по крайней мере на какое-то время.

– Вот почему никто не знал, где находится Оранжерея, – выговариваю я. – Потому что ее спрятала мама. В глубине своей связи с Отелем.

Кэсс кивает.

– Она заставила его дать обет, который стал контрактом, а папа не мог нарушить. Они заключили контракт на…

Она не в силах продолжать, но мне и так уже все ясно.

Я смотрю на свои руки. Порез, оставшийся после побратимства с Нико, уже почти затянулся. Мне страшно думать о том, какие еще последствия может иметь наш с ним контракт.

– Однако же это сработало, – продолжает Кэсс. – Папа так и не выдал Полосатому, где находится Оранжерея.

– Зато я выдал. После того как мама пожертвовала собой ради спасения дерева, я просто вручил Оранжерею в руки врага. К тому же он и не подумал исцелить тебя.

– Забудь об этом, – говорит она, и голос ее снова становится резким. – Я – это я, а ты – это ты. Я такая, какая есть, и не нуждаюсь в «исправлении». Мы просто те, кто мы есть. Мама это понимала, даже если папа и не смог до конца осознать. Даже если ты сам это толком не понимаешь.

Мы с Кэсс какое-то время сидим молча. Наконец она укатывает спать к себе в комнату.

А вот я не желаю засыпать. Сейчас сон – мой враг. Он придет и унесет мои воспоминания, приключения, лица моих друзей… Но когда время уже близится к рассвету, я больше не могу бороться со сном. И потихоньку уплываю в темноту, придавленный мыслью о том, чем пожертвовала моя мама и как я разрушил все ее труды.

На этот раз я сплю без снов.

Я просыпаюсь от стука.

Ошеломленно смотрю в окно, в котором видны первые рассветные лучи, и вспоминаю ту ночь, когда Нико впервые постучал снаружи в мою оконную раму и вытащил меня на улицу. Несмотря на все, я по нему даже почти скучаю. Не знаю, может, так действует связь кровного братства… Но какая-то часть меня до сих пор желает, чтобы он объявился снова и сказал мне, что все это было ошибкой.

Сначала я думаю, что знакомый щелчок стержня в петле моей двери – просто игра воображения, но потом стук повторяется. А двери должны открываться на стук.