Я беру монетку свободной рукой, чувствуя гладкое дерево, которое столько лет прикасалось к моей коже. И протягиваю ее отцу.

– Возьми.

Он робко подползает ко мне на четвереньках и тянет руку.

Когда его пальцы смыкаются на деревянном диске, от него ко мне пробегает ощущение шока. В моей голове фейерверком вспыхивают воспоминания, стремительные и яркие, как никогда раньше. Лицо мамы, значок на ее лацкане – тот самый, который Агапиос отдал мне. Странствия через множество дверей, места, где я никогда не бывал. Новорожденные близнецы: один у мамы на руках, другой – в стеклянной кювете, подсоединенной к монитору в палате.

Образы из периода, который папа провел в Отеле, все вместе прожигают мне мозг. Мама вырезает монетки. Ее улыбка сияет радостью. Великая тайна встречи с ней, любви к ней, огромной, несравнимой ни с чем в мире. Прекрасная свадьба на каком-то острове в океане, на залитом солнцем пляже, и на подиуме стоит Старик и улыбается новобрачным, а Старшая горничная подает им обручальные кольца, вырезанные из дерева. Родители подписывают брачный контракт, вокруг сияют радостью лица их друзей из Отеля.

Но тут есть и другие истории. Человек в темной аллее, одетый в полосатый костюм. Музейная выставка, посвященная каким-то давним завоеваниям. Дети – такие же, как те, которых только что украл Полосатый, – магически привязанные к хранителю Музея, который хочет заключить сделку…

И, наконец, история, которая заканчивается падением женщины с платформы служебного лифта. Я впервые вижу ее так близко и четко, как будто папа и я – один и тот же человек. Вот я о чем-то бурно спорю с мамой. Она очень расстроена. А потом спор утихает. Мы вдвоем едем в лифте, шум движения настолько громок, что я не могу расслышать ее слов.

Она кладет мне в карман свою монетку и целует меня.

Я протягиваю к ней руки.

Она падает вниз.

Треск ломающегося стержня, ослепительный свет. Грохот, похожий на раскаты грома. Я оглядываюсь и вижу в металлических дверях лифта лицо, которое я раньше принимал за Полосатого и Агапиоса. Но на самом деле это лицо моего отца. Он смотрит на собственное отражение.

Я выпускаю монетку из пальцев – и череда видений обрывается, становясь мутными размытыми образами. Однако от этих образов – от того, что они сообщают – меня тошнит.

В глазах у меня закипают слезы.

– Так это твоя вина.

Мой отец смотрит на меня не моргая, приоткрыв рот. Выражение вины на его лице говорит о том, что он тоже все вспомнил.

Я вытираю глаза и встаю. Магическая пыль от пылевика Рахки наконец выветрилась. По телу пробегают разряды гнева.

– Значит, это был ты, – говорю я. Ужасный узел у меня в груди сейчас кажется в тысячу раз туже и огромнее. – Ты ее любил, а потом просто столкнул вниз.

Он поднимается с четверенек на колени.

– Кэмерон, ты должен понять…

– Ты работал на него! – ору я, у меня перед глазами колеблются тени ужасных воспоминаний. – Ты знал, кто такой Полосатый! Ты видел, в какие чудовищные места попадают эти дети, как они умирают, и ты все равно работал на него, как и Нико! Полосатый захотел, чтобы ты украл Оранжерею, разрушил план мамы, но она обо всем узнала и попыталась остановить тебя. А ты…

Я не могу заставить себя сказать это снова.

– Все было не так, – выговаривает он и протягивает ко мне руку.

Но я резко отдергиваюсь.

– Я это сам видел! В твоих же воспоминаниях! Все эти дети – те, кого пытается спасти Отель, – попадают в руки Полосатого, а он привязывает их к ужасным людям и заставляет на них работать до конца жизни. Моя мама умерла, пытаясь этому помешать. Она пыталась остановить то, что начал ты.

– Я не хотел, чтобы все так обернулось.

– Чего ты не хотел: работать на Полосатого? Ты что, случайно украл мамин универсальный ключ? – Я выхватываю ключ из кармана и швыряю ему в лицо. – Забирай! Ты так его хотел – так вот, получи, только не вздумай к нам приближаться!

Одна из дверей с грохотом распахивается, и в нее врывается Старшая горничная с мечом наголо.

Я опускаюсь на колени рядом с Кэсс, пока горничные отрезают нас от человека, который по иронии судьбы был нашим отцом.

– Все будет хорошо, – шепчу я сестре, обнимая ее за плечи.

Кэсс отталкивает меня, лицо ее искажено гримасой, которая означает, что хорошо не будет. Никогда и ни за что. Ничего не будет хорошо, потому что я продал целую толпу невинных детей в обмен вот на это. Человек, которого я так стремился найти, оказался предателем. Подлецом, который в ответе за смерть моей матери.

Вот он, отец, который нас предал и оставил.

Я получил, что хотел. Вот только теперь я больше этого не хочу.

* * *

Я сижу на опрокинутом шкафу в подвале Монастыря и вожу концами пальцев по замшелым камням. Пытаюсь думать, размышлять и надеяться, что причиненное мной зло не настолько велико, как мне кажется… Хотя при этом знаю, что оно может оказаться куда больше.

Тайная дверь, выводившая в Оранжерею, теперь превратилась в груду обломков. Как и многое другое. Полосатый уничтожил ее, после того как забрал, что хотел.

Воспоминания, которые я видел через монетку, начинают увядать. Истории в моей голове теперь не кажутся такими живыми и осмысленными, как в тот миг, когда мы с папой одновременно прикоснулись к монетке. Нет, не с папой. С Рейнхартом. Никакого папы нет. Я отказываюсь называть так этого человека после того, что он сделал… и что я сам сделал ради его спасения.

Старшая быстро развела нас троих, практически сразу после своего прибытия. Я несколько часов не видел Кэсс. И понятия не имею, куда клин мог забросить Рахки. И во всем виноват один лишь я.

Слышу стук щеколды и скрип двери. Это Агапиос, а не Старшая горничная. Я даже не уверен, рад ли этому: быть избавленным от гнева Старшей, чтобы угодить в руки самой Смерти.

– Вам очень повезло, – произносит Старик, закрывая за собой дверь. Он медленно идет вперед, на его костлявом лице играет вымученная улыбка. – Вы умудрились не попасться в руки Конкурентам. Это удается немногим.

– Полосатый просто не стал меня забирать, – говорю я убитым голосом. Лица несчастных, перепуганных детей стоят у меня перед глазами. – Он сказал, что выполнил условия сделки. Но клянусь, поверьте мне, я пытался его остановить.

Старик вынимает из кармана стержень. Тот самый, который вручил мне Полосатый.

– Значит, вот зачем вы принесли в Монастырь этот предмет? В попытке «остановить» нашего врага?

Вина душит меня.

– Я не понимал, не осознавал, что он собирается сделать. Он сказал, что никто не узнает… что ничего не изменится…

Агапиос потирает пальцем свой крючковатый нос. Потом присаживается на корточки, чтобы заглянуть мне в глаза.