Гурхов колдун в бордовом наряде ходил бесшумно, поэтому я не ожидала его приближения. Близко посаженные глаза, костистый нос и безвольный подбородок. В ладонях пляшет сгусток магической энергии, так и готовый полететь мне в грудь.

— У вас лицо труса, — сообщила я.

— А у тебя лицо зарвавшейся бешеной стервы, — пожал плечами он. — Но это, к счастью, только на радость Хозяину.

И он кинул в меня пульсар.

Я застыла от заклинания и начала падать, но тюремщик в последний момент поймал меня, не дав размозжить башку о каменный пол.

— Положи ее на кушетку и жди за дверью, — приказал колдун.

Надзиратель вышел. Я не могла шевельнуть даже пальцем и только чувствовала, что внутри у меня все визжало, орало, рассыпалось от паники.

— Я не причиню тебе вреда, Джеремия Барк, — лениво протянул колдун, вставая сбоку от меня. Краем глаза я увидела докторский чемоданчик, который он раскрыл с легким щелчком. — Будет не так уж больно, хотя нам и придется обновить всю схему. Хозяин приказал растянуть работу — «удовольствие» — как он выразился — на несколько дней.

Когда он достал скальпель, я осознала, что сейчас будет.

Отвратительно, когда ты понимаешь, что происходит что-то ужасное, и никак не можешь противостоять этому. Когда видишь пожар, пожирающий родной дом. Наводнение, уничтожающее мирный город. Взрыв, стирающий поселение. Смерть в глазах старика.

Кто вообще придумал смирение? Кто сказал, что это — благо?

Смирение — трусость. Смирение проистекает не из мудрости, а банально из нашей слабости. Слабый, очень слабый человек, чья пресловутая гордыня не столько порочна, сколько смешна. Потому что мы все равно проиграем.

Смирение — хрень.

И меня никто не переубедит в этом.

— Изначально мы планировали убить тебя, — доверительно поделился колдун, делая тонкий надрез у меня на лопатке. — Для хозяина ты была ненаписанным черновиком. Первым и неудачным шагом к его величию, который он оставил в живых исключительно из ностальгии, и иногда из скуки приглядывал за тобой. Так боги смотрят на своих смертных детей: и смехотворно, и мерзко, и в то же время есть что-то родное...

Меня тошнило от его слов.

— Но когда оказалось, что пэйярту застрял в Тилвасе Талвани, мы поняли, что ты можешь помочь избавиться от Белого Лиса навсегда. Однако ты не смогла сыграть по нотам даже эту простую партию — бессмысленная воровка!.. Мы долго гонялись за вами. И когда ты сделала что-то такое, что Хозяин перестал чувствовать твой запах, нас озарило.

«Нас». «Мы». «Нам».

«Ты не только трус, ты еще и собственного «я» не имеешь. Рыба-прилипала», — хотелось сказать мне, но из-за заклинания я продолжала недвижимо ждать, пока старая схема на моей спине обновляется, истекая свежей кровью.

— «И как же вас озарило?» — наверное, думаешь ты, — продолжал жеманничать колдун. Жаль, что я не могла его разочаровать. — Просто Хозяин понял, что ему будет скучно, когда вы с Тилвасом исчезнете… Он успел привязаться к вам. Поэтому с пэйярту мы заведем новую игру, куда более интересную, чем просто смерть, а тебя доделаем и оставим себе. Будет здорово.

Скальпель исчез. Чемоданчик захлопнулся. Несколько беззвучных шагов — скрип двери — и я осталась одна. Прошло еще много времени, прежде чем эффект оцепенения закончился. Схема пополнилась новым штрихом, а я ничего, ничего не могла поделать с этим.

***

На следующий вечер все повторилось. И еще раз. И еще.

Теперь во время своих визитов заклинатель молчал. Меня кормили, не давая столовых приборов. Выводили в уборную под конвоем четырех человек. На разговоры никто не реагировал, а каждая из попыток побега заканчивалась провалом. Однако мне не причиняли никакого физического вреда, не считая резьбы по спине.

Чем чаще я думала, что это значит, тем хуже мне становилось.

— У него уже есть тело, зачем рисовать схему на мне?! — успела крикнуть я перед тем, как заклинатель в очередной раз швырнул в меня пульсаром.

На этот раз колдун ответил:

— Разве наличие одной лошади мешает тебе купить вторую, другой породы и для других задач?.. К тому же, тела так быстро износятся во власти Хозяина.

Гурх.

А на пятый день мне удалось. Удалось сделать это — вытащить штырь из колеса койки. Я ковыряла его голыми руками пять суток, и в итоге смогла.

Ничто и никогда еще не казалось мне таким сокровищем, как этот металлический прутик длиной три сантиметра. Я была готова целовать его. Я изо всех молилась, чтобы никто из тех, кто приносит мне еду, не заметил, как теперь покосилась кушетка.

С трудом дождавшись ночи, я стала ковыряться в дверном замке. Отмычка, мягко говоря, была не лучшей... По ощущениям, я копалась несколько часов, но наконец что-то щелкнуло.

Не дыша, я открыла дверь. Темный коридор убегал по обеим сторонам: молчаливый, сонный. Я двинулась направо: я знала, что слева была только лестница вниз, под которой тупик и туалет. Периодически я видела другие двери в камеры, но они были пустые. Перед поворотом я остановилась: за углом горела лампада и было слышно тихое посапывание. Это тюремный надзиратель увлеченно читал какую-то маленькую книжечку.

Я подождала, надеясь, что он уснет, но история оказалась неплохой: страницы листались, тюремщик продолжал сопеть. Внутри у меня поднималась нетерпение.

Это так сложно: стоять на пороге свободы, но не иметь возможности дотянуться до нее прямо сейчас.

Ладно. Время рисковать. Я стремительно выскочила из-за угла и напала на тюремщика, ударив его головой о стол. Потом полминуты хладнокровно держала руки у него на сонной артерии — надеюсь, он не скоро очнется.

Я сняла с его пояса связку ключей, лампаду и меч. Обобрала по полной. Вскоре коридор сменился лестницей. Я поднялась по ней, открыла замок одним из ключей: снова коридор, такой же, в каком была моя камера…

Пустые карцеры. Поворот. Еще один уголок тюремщика с канделябром, но этот сам по себе спит, уронив голову на стол. Связки ключей нет. Я занервничала, на цыпочках проходя мимо.

Почему эта тюрьма такая большая и такая пустая? Где, я прах побери? Это не похоже на действующее пенитенциарное учреждение.

Еще один этаж. Пустые карцеры. Поворот. Тюремщик уронил голову на стол, у него ни меча, ни ключей…

Стоп. Нет!

Я дрожащими руками подвинула голову бессознательного надзирателя. Под щекой у него лежала маленькая книжечка. Тюрьма заколдована. Я хожу по кругу.

Вспомнив, что смутило меня несколько дней назад, я подошла к стене и все-таки разглядела старый рисунок, выбитый на ней давно умершим мастером.

«Гребень Проклятых» — было написано рунами стародольнего языка.

Лампа выпала из моей руки.