Я налил себе еще чашку, вернулся за инструмент, сел и уставился на клавиши. Кофе я из предосторожности поставил на пол у ног, потому что больше его деть было некуда. Ставить на рояль рискованно, он мог случайно пролиться. В мыслях была только Кеа, радость от неожиданной встречи с ней, случившееся между нами и перспективы продолжения. Я размечтался и совершенно не был готов к тому, что произошло.

В голове моей, точно гром, прокатился раскат грандиозной музыки – воображаемый звук слитной оркестровой музыки, интригующей, уникальной, завершенной. В первую очередь – сложной. Цельное сочинение.

Все закончилось меньше чем за минуту, но за это время, в каком-то творческом ускорении, которое невозможно ни понять, ни описать, я услышал целиком то, что, вероятно, должно было стать развернутой оркестровой сюитой, длящейся минут двадцать-тридцать. Обычный мой способ композиции был медленным, иногда мучительно медленным процессом подбора нот на рояле, переноса их в рукопись после бесконечных мысленных вариаций, отсеивания и возвращения отдельных фраз, – но эта вещь явилась мне разом.

Я знал ее наизусть, будто разучивал всю жизнь. Я заиграл, вначале нерешительно, но с растущей уверенностью. Эта музыка была моей, она шла изнутри.

Обернувшись, я потянулся к полу за бумагой и ручкой, попытался что-то набрасывать, но тут же понял, что старый способ тут не годится. Кинувшись вон из комнаты, я разыскал цифровой диктофон, проверил заряд и пристроил на рояле рядом с собой, а потом снова заиграл. Уверенность никуда не делась.

Я проиграл сочинение до конца. Моими мыслями, руками и сердцем словно руководила некая духовная сила, почти как при «автоматическом музицировании». Наконец я дошел до финала, так же целиком уже имевшегося в голове, как и остальное.

Когда все завершилось, я осел на табурете мешком, содрогаясь от волнения и облегчения и не зная толком, что со мной только что случилось и как так вышло. Я был рад, что со мною никого не было – одиночество необходимо в такой момент, выходящий за рамки всего, что я раньше испытывал, невыразимый.

Я проверил диктофон: все надежно сохранилось в памяти.

Уставившись вниз, на чашку кофе, забытого, пока мною владел дух музыки, и успевшего остыть, я заметил, что по его поверхности бегут концентрические круги, заканчиваясь коротким всплеском в центре. Неужели в своем возбуждении от музыки я так дрожал, что дрожь через табурет передалась в пол, а оттуда в кофе? Круги вновь побежали от краев к центру, затем опять.

На этот раз я и сам почувствовал – пол дрожал.

Послышался громкий, пугающий звук: скрежещущий стон, подобного которому я никогда не слышал. Стоило мне встать, и на меня словно обрушилось головокружение. В ужасе я побрел по комнате, оправился было, но тут же вновь ощутил, будто опрокидываюсь вверх ногами. Самым основательным предметом поблизости был рояль, и я потянулся к нему. Дом трясло, пыль и кусочки штукатурки градом сыпались с потолка. Меня бросило на рояль, и я попытался вернуть равновесие, потому что понял, что из дома надо выбираться как можно скорее.

Потом все стихло. Дрожь замерла. Вернулась тишина.

Облако пыли клубилось и оседало. Висевшее в центре потолка крепление для люстры продолжало раскачиваться, но и оно постепенно останавливалось. Сердце мое неслось галопом – сколь бы кратким и незначительным оно ни было, землетрясение оказалось ужасным.

Я вышел на балкон. Вид оттуда открывался в основном на пустующий склон холма и море, так что особой разницы заметно не было, только на ведущей в город дороге стояло несколько человек. Часть города, попадавшая в поле зрения, тоже выглядела нормально.

Где-то в центральной части Теммила-Прибрежного завыла сирена; ее искаженный расстоянием звук казался странным и жутким.

Вернувшись в дом, я включил телевизор. Переключил его на научный канал, тот самый, по которому передавали данные слежения за вулканом, и тотчас был вознагражден огромным количеством информации и комментариев. Все выступавшие или дающие интервью были взбудоражены.

Вероятность извержения оценивали теперь уровнем «красный», означавшим непосредственную угрозу, и, словно этого было недостаточно, в углу экрана настойчиво мигал соответствующий график. Слушая комментарии, я узнал, что ночью уровень опасности неуклонно возрастал, и людьми, занимавшимися мониторингом, овладело чувство тревоги. «Янтарных» уровней было несколько: «пренебрежимо малый», «малый», «незначительный», «пониженный», «средний» и так далее. За ночь положение миновало «янтарный повышенный», «янтарный значительный» и достигло «опасного красного». Около часа назад уровень подняли до «непосредственной угрозы». Из нескольких районов вокруг горы поступали сообщения о толчках, но эмиссия из кратера пока оставалась в пределах нормы. Исследовательские станции со склонов эвакуировали, а полицейские силы сеньории привели в готовность на случай, если потребуется эвакуация населения.

Все это показалось мне тревожным и пугающим, но в то же время приятно бередило нервы. Я позвонил Кеа на мобильный, спросить, не известно ли ей чего-нибудь еще, но телефон был включен на автоответчик. В записи упоминался номер стационарного телефона, по которому я тоже позвонил, но и там не получил ответа.

Пришлось вернуться к телеэкрану.

Извержение началось полчаса спустя. Изображение со всех трех дистанционно управляемых камер, наведенных на кратер и самую большую фумаролу 2, пропало почти одновременно, – специалист, дававший пояснения, утверждал, что их конструкция позволяет выдержать чрезвычайные физические нагрузки, поэтому камеры, вероятно, продолжают работать, но ничего нельзя разглядеть из-за густого дыма и пара.

Я вышел на балкон, встав с той стороны, откуда можно было смотреть в направлении Гроннера. Передо мной вспухал огромный плюмаж темно-серого дыма или пепла, поднимавшийся вдали за деревьями, заслонявшими прямую видимость. Его верхушка поднималась высоко в атмосферу. Ветер относил тучу на северо-восток, прочь от Теммила-Прибрежного.

Чуть позже по телевизору объявили, что появилось три языка лавы, активно движущихся вниз по склонам горы. Два уже достигли моря, тогда как третий прокладывал себе путь по редконаселенным районам северной части острова. Население было проинформировано, что в срочной эвакуации пока нет необходимости, но тем, кто живет в окрестностях Гроннера, следует приготовиться, и их вскоре вывезут.

Раздумывая о том, касается ли это меня или Кеа, я еще раз ей позвонил, и опять безуспешно.

Была у меня и еще одна причина. Я сгорал от желания увидеться с ней, чтобы рассказать о поразительной музыке, явившейся мне в озарении перед самым извержением. До сих пор музыка никогда не являлась мне подобным образом, от ее завершенности было даже как-то жутко. Более того, возбужденный дрожью земли и новостями об извержении, я чуть не прозевал, когда все то же началось снова.