добыча. Я чуть попятился от нее. Чисто инстинктивно; шансов удержаться от этого у меня имелось не больше, чем заставить себя не дрожать от холода.

– Вот только обмениваться клятвами нам будет трудновато, если вы не можете говорить, – продолжал я. Голос мой показался неуверенным и жалким даже мне самому. – Э… Может, удобнее сделать это письменно, расписаться на чем-нибудь или что-то в этом роде.

Бледные руки вынырнули из складок плаща и откинули капюшон. Она тряхнула головой, и бледные шелковистые локоны, белее, чем лунный свет или мертвая плоть Ллойда Слейта, рассыпались по плечам.

На мгновение голос изменил мне. Край каменной столешницы чуть ударил меня под колени, и я неловко плюхнулся на него задницей.

Мэб не спеша, делая паузы между шагами, продолжала приближаться ко мне. Плащ медленно скользнул с плеч, ниже, ниже…

– В-вы, э… – пробормотал я, отводя взгляд. – Вам, д-должно быть, холодно?

Негромкий гортанный смешок сорвался с ее губ цвета мороженой ежевики. Голос гневающейся Мэб мог причинять физический ущерб здоровью. Голос Мэб, полный сыплющего искрами желания… в общем, он производил совсем другой эффект.

И холод почему-то сразу стал беспокоить меня меньше многого другого.

Ее губы слились с моими, и я бросил даже попытки заговорить. Какая там церемония – это был ритуал, древний как жизнь, как звери и птицы, как земля и небо.

Что произошло после поцелуя, я помню плохо.

Помню, как сияло надо мной ее тело, холодное, мягкое, безукоризненно женственное. Впрочем, у меня не хватает слов, чтобы его описать. Нечеловеческая красота. Эльфийское изящество. Животная чувственность. И когда ее тело оказалось поверх моего, наше дыхание смешалось – ледяная чистота и смертное несовершенство. Я ощущал ритм ее тела, ее дыхания, ее сердца. Я чувствовал, как холодный камень подо мной, древний холм под камнем, вся земля долины вокруг нас пульсируют в одном ритме с Мэб. По небу неслись облака, и по мере того, как она убыстряла темп, она становилась все ярче, пока до меня не дошло, что все призрачное свечение вокруг нас – не что иное, как бледное, приглушенное отображение красоты Мэб, скрытое за завесой, дабы не повредить неготовое к такому дивному зрелищу смертное сознание.

Впрочем, когда участилось ее дыхание, пала и эта завеса. И эта ничем не прикрытая, чистая красота обжигала меня.

То, что мы делали, не было сексом, чем бы это ни казалось со стороны. Нельзя же заниматься сексом с грозой, землетрясением или свирепым зимним бураном. Нельзя заниматься сексом с горой, замерзшим озером или ледяным ветром.

На несколько секунд я увидел всю ширину и глубину силы Мэб, а затем на мимолетное мгновение – слабый намек, неяркий отсвет ее помыслов. Когда наши сплетенные тела, отчаянно колотясь, приближались к кульминации, я закричал. А может, кричал уже давно.

А потом к моему крику прибавился крик Мэб, и наши голоса слились. Ногти ее впились в мою грудь, словно сосульки вонзились мне под кожу. Я увидел, как она выгнулась от наслаждения, и тогда ее зеленые кошачьи глаза отворились широко-широко, а рот приоткрылся, когда она прошипела:

– МОЙ!

От этой простой истины тело мое завибрировало, как туго натянутая гитарная струна, и я содрогнулся от какого-то свирепого, всесокрушающего оргазма.

Руки Мэб скользнули вдоль моих ребер, и переломы, про которые я успел забыть, снова обожгли меня огнем. Ледяные руки стиснули меня, и рот ее снова открылся.

– МОЙ!

И снова тело мое свело свирепой судорогой, а каждый мускул словно пытался сорваться с костей.

Мэб восторженно зашипела, и руки ее скользнули вокруг моей талии, к той точке, где, судя по всему, был сломан позвоночник. Я понял, что ору во всю глотку и бьюсь, утратив остаток контроля над своим телом.

Взгляд кошачьих глаз Мэб встретился с моим, и снова жуткий, сладкий холод разбежался от кончиков ее пальцев. Голос ее сделался вдруг бархатным, нежным:

– Мой…

– Еще раз! – закричал смутно знакомый голос.

Что-то холодное, металлическое прижалось к моей груди.

– Разряд! – выкрикнул голос.

В грудь мне ударила молния – ослепительная лента серебряной энергии, от которой тело мое выгнулось дугой. Я заорал. Прежде чем бедра мои опустились обратно, я выкрикнул:

– Hexus! – стравливая эту энергию в воздух.

Кто-то начал кричать, кто-то другой выругался, а вокруг меня все сыпало искрами – включая лампочку, перегоревшую от перегруза и разлетевшуюся в пыль.

На несколько секунд в комнате воцарились темнота и тишина.

– Мы его потеряли? – спросил голос пожилого мужчины. Фортхилла.

– О боже! – отозвалась дрожащим голосом Молли. – Г-гарри?

– Я в норме, – произнес я. Горло саднило. – Кой черт вы со мной делаете?

– У вас сердце остановилось, – ответил третий, знакомый голос.

Я ощупал грудь и не обнаружил ничего ни там, ни на шее. Пальцы продолжали шарить дальше. Цепочка с пентаграммой и наспех приклеенным к ней рубином обнаружилась на полу рядом с кроватью. Я сжал цепочку пальцами, накачал в нее немного воли, и комната осветилась неярким голубым сиянием.

– …Вот я и сделал то, что полагается делать уважающему себя патологоанатому, – продолжал Баттерс. – Поразил вас, так сказать, молнией и попробовал воскресить. – В руках он держал две чашки-контакта от дефибриллятора, только теперь они не были ни к чему подключены, поскольку провода начисто сгорели. Баттерс – жилистый коротышка с вечно всклокоченными черными волосами, узкоплечий и подвижный. В данный момент он щеголял в больничном комбинезоне. Он сокрушенно посмотрел на контакты и помахал ими в воздухе у меня перед носом для убедительности. – Оно живо-о-ое, – произнес он мультяшным голосом, которому полагалось бы звучать глухо и зловеще. – Добро пожаловать назад, – добавил он, выждав небольшую паузу.

– Баттерс, – вздохнул я. – Кто вас сюда позва… – Я на миг замолчал, потому что до меня дошло. – Молли, не берите в голову.

– Гарри, – сказала она. – Мы же не знали, как сильно вы ранены, а раз вы ничего не чувствовали, то и вы не знали, вот я и решила, что нам нужен настоящий доктор, а единственный, про которого я знаю, что вы ему доверяете, – это Баттерс, вот я его и вызвонила…

– Эй! – встревожился Баттерс.

Я сдвинул повязку, удерживавшую голову и раздраженно задергал ногами, пытаясь высвободить и их.

– Полегче, тигр вы этакий, – выдохнул маленький патологоанатом, налегая всей тяжестью на мои ноги. – Попридержите коней. Спокойно, спокойно!

Фортхилл с Молли тоже хотели как лучше. Они навалились на меня все втроем и прижали-таки обратно к лежанке и корсету.

Я выругался и перестал сопротивляться – на минуту, до тех пор, пока к ним не вернулась способность воспринимать слова.

– У нас