лице не отразилось ни тени гнева или огорчения. Мэб снова переместилась от камня к камню, не пересекая круга. Она проделывала это не в первый раз; мне полагалось бы уже привыкнуть. Но не получалось. С каждым ее перемещением в голову лезли мысли о том, с какой легкостью она может оказаться у меня за спиной и сотворить со мной все, что захочет, – а я ничегошеньки не сумею этому противопоставить.

– Существуют древние обязательства, которые должно уважать. – Голос Мэб звучал сухо, я бы даже сказал, официально. – Слова, которые должно произнести. Ритуалы, которые должно соблюсти. Излагай свое желание, смертный.

Вот теперь меня уже и впрямь трясло от холода. Я зябко обхватил себя руками и сжался в комок. Помогало плохо.

– Силы, – произнес я.

Темная фигура застыла на месте и обратила свой взгляд на меня. Пылающие зеленые глаза чуть повернулись, словно Мэб склонила голову набок.

– Объясни зачем.

Я изо всех сил старался не лязгать зубами.

– Мое тело серьезно искалечено, а мне нужно биться с Красной Коллегией.

– Ты это проделывал уже не раз.

– Теперь мне предстоит биться с ними со всеми, – сказал я. – С Красным Королем и его ближайшим окружением.

Глаза разгорелись еще ярче.

– Объясни зачем.

Я судорожно сглотнул:

– Они похитили мою дочь.

Темная фигура повела плечами, и ее бестелесный голос вздохнул – как мне показалось, от удовольствия:

– А-а-а… Да. Не ради своей жизни. Ради твоего ребенка. Ради любви.

Я резко кивнул.

– Как много ужасных вещей совершается во имя любви, – продолжал голос Мэб. – Ради любви люди готовы других в клочья порвать, особенно соперников. Ради любви даже мирный человек идет на войну. Ради любви человек готов расстаться даже с собственной жизнью, и делает это с радостью.

Теперь она шла нормально, по земле, но даже это получалось у нее с какой-то нечеловеческой легкостью и грацией, заставлявшей усомниться в том, что под плащом вообще кто-то есть.

– Тебе известна моя цена, смертный. Огласи ее.

– Вы хотите, чтобы я стал Зимним Рыцарем, – прошептал я.

В ответе ее явственно слышался смех, одновременно и веселый, и ледяной:

– Да.

– Я согласен, – сказал я. – Но с условиями.

– Назови их.

– Прежде чем я начну служить вам, вы восстановите мое физическое здоровье. Затем дадите мне достаточно времени, чтобы спасти мою дочь и доставить ее в безопасное место, а также достаточно сил и знаний, чтобы добиться успеха. А еще вы дадите мне слово, что никогда, ни при каких обстоятельствах не заставите меня поднять руку на тех, кто мне дорог.

Фигура двинулась дальше, бесшумно обходя меня по кругу. Температура, казалось, опустилась еще на несколько градусов.

– Ты просишь меня рискнуть моим Рыцарем в почти безнадежном деле, не дающем ничего ни мне, ни моему народу. С чего мне соглашаться?

Мгновение я смотрел на нее в упор. Потом пожал плечами:

– Не хотите вести дела на этих условиях – поищу кого-нибудь еще. Например, призвать монету Ласкиэли мне проще простого, и Никодимус со товарищи будут более чем счастливы помочь мне. А еще я едва ли не единственный из смертных, кому известно, как вызвать Темносияние Кеммлера. Так что, если Никки и его монетоголовые не захотят играть, я как-нибудь раздобуду себе сил… Вот только в следующий раз, когда я позову вас, не уверен, что буду вести себя столь же вежливо.

Мэб издала губами моей крестной не самый приятный для слуха смешок:

– Да у тебя просто бездна выбора, мой чародей. Позволь спросить, чего ради ты предпочел меня остальным?

Я поморщился:

– Не сочтите за оскорбление, пожалуйста. Просто из всех возможностей вы – наименьшее зло.

Ледяной голос не выдал ровным счетом никакой реакции:

– Объясни.

– За несколько лет с динарианцами я отращу козлиную бородку и начну блеять, если, конечно, не превращусь прежде в какую-нибудь кровожадную тварь. А если я захочу использовать Темносияние, мне придется угробить массу людей. – Я откашлялся. – Но я это сделаю. Если у меня не останется другого выбора, чтобы спасти дочку, я и это сделаю.

С минуту на вершине холма царило мертвое молчание.

– Да, – задумчиво произнес голос Мэб. – Ты ведь так и поступишь? И да, тебе известно, что я не убиваю без разбора, равно как не поощряю своего Рыцаря поступать подобным образом. – Она помолчала. – Однако в прошлом ты выказывал склонность к самоуничтожению. В последней конфронтации с моей фрейлиной ты одержал над ней верх таким способом… едва не дождавшись ангела смерти. Что мешает тебе повторить нечто подобное, дабы лишить меня законной награды?

– Мое слово, – тихо произнес я. – Вам известно, что блефовать с вами я не могу. Я не покончу с собой. Я намерен торговаться честно.

Пылающие глаза Мэб долго буравили меня взглядом. Потом она снова двинулась по кругу, теперь уже медленнее, замыкая около меня уже третий круг.

– Ты должен понимать, чародей: стоит тебе стать моим Рыцарем, стоит тебе завершить последнее твое дело – и ты станешь моим. Ты будешь уничтожать то, что я пожелаю уничтожить. Убивать всех, кого я пожелаю убить. Ты будешь принадлежать мне плотью, кровью и духом. Ты это понимаешь?

Я сглотнул:

– Да.

Она медленно кивнула. Потом оглянулась на Леанансидхе.

Леа еще раз склонила голову и щелкнула пальцами.

Шесть закутанных в плащи фигур выступили из тумана – низкорослые, неопределенных пропорций, они могли быть кобольдами, или гномами, или каким-либо еще из полудюжины народов Сидхе. Определить точно я не мог, потому что их головы и лица скрывались под низко надвинутыми капюшонами.

Зато связанного человека, которого они несли, я знал.

Подобно мне, он был обнажен. Ростом он в свое время немного уступал мне, зато превосходил сложением, мощью мускулов. Впрочем, это было много лет назад. Теперь я видел перед собой лишь оболочку, небрежный набросок углем, полустертый безразличной рукой. Глаз на лице не было. Они исчезли, но исчезли аккуратно, словно их удалил умелый хирург. Все его лицо, включая запавшие веки, сплошь покрывали татуировки, повторявшие на разных языках одно и то же слово: предатель. В приоткрытом рту виднелись зубы, изукрашенные завитками кельтского орнамента и перепачканные чем-то темно-бурым, из-за чего рот казался вырезанным из кости.

Фактически все его тело покрывали либо татуировки, либо высокохудожественные, ритуально нанесенные шрамы. Он лежал навзничь, привязанный к деревянному шесту несколькими витками тонкого шелкового шнура, но его иссушенные, вялые конечности выглядели так, словно им никогда не порвать эти почти символические узы.

Он негромко плакал – даже скорее скулил, как зверь, от невыносимой боли.

– Господи! – выдохнул я и отвернулся.

– Можно сказать, я даже