– Вот-вот, – поддакнул отец Киприан и закусил губу, примолк – рядом прилег соснуть Панкрат Лысая Голова. Гребцы налегли на весла, и барка, разбивая носом невысокие встречные волны, медленно пошла вверх против течения. Подняли парус, и косая четкая тень от надутого паруса накрыла привязанных к мачте коней, наискось легла на просмоленные доски палубы.

* * *

Шли всю ночь, сменяясь на веслах через каждые два часа, причем Гурий Чубук сажал за весла не только мужиков, но и своих ватажников. На ранней зорьке в слоистом тумане на правом берегу открылось небольшое киргиз-кайсацкое стойбище. Рядом с туповерхими юртами мотали головами на привязи кони, а к небу густо поднимались косые столбы дыма. Быстроногие детишки почти версту провожали барку, кричали что-то по-своему и приветливо махали руками вслед. Одинокое стойбище до самого обеда виднелось сначала юртами, потом уже только облаком дыма, и все это время по оба борта тянулись пустынные необжитые степи.

Шли весь день, не останавливаясь. В ночь, когда ветер заметно покрепчал, убрали весла, дали роздых людям. Теперь барка плыла только под парусом. Работные наскоро закусили и повалились спать на палубе, укрывшись с головой кто чем. А в полночь…

Илейка проснулся, но в первый миг не понял от чего: то ли от храпа спящего рядом Панкрата, то ли от тихого шепота. Прислушался – так и есть, сговаривались двое о чем-то.

«А ну как супротив атамана недоброе умыслили», – забеспокоился Илейка. Теперь, когда вновь рядом оказался свой, ромодановский атаман, у Илейки вновь сил прибавилось и плечи распрямились от сознания, что вот идут они в неведомое Беловодье не сам-друг, а доброй ватагой, у которой даже пушки имеются с пороховым припасом. А что тянется за ватагой кровавый след, так в глухих местах тот след и укрыть надежно сумеет атаман, зато присовокупят к своей ватаге беловодских атаманов, тогда и с царскими генералами можно повоевать!

Подозрительный шепот стал чуть слышнее – вроде бы переругиваются меж собой.

– Ты, Артамон, как знаешь, а я решился. Мне нет резона голову под чужой обух подставлять! Не обвинят ли и нас всех облыжно соучастниками этих лихих налетчиков? Скажут, что купно с ними и побили солдат. И кто знает, каков будет атаманский приговор в конце дороги? Не пошлет ли он и нас раков собирать по дну Иртыша?

Невидимый Артамон что-то невнятно зашептал в ответ, но первый голос вскоре прервал его:

– Пойду я, брат Артамон. Барина бы вызволить без шума…

«Ну уж нет! – возмутился Илейка и проворно сунул руку под кафтан, не решаясь повернуться со спины на живот, чтобы не выдать себя. – Заметят, что шевельнулся, да ахнут по голове чем ни то тяжелым… А все же барина тебе не вызволить из-под стражи, крик подниму».

Артамон сам отговорил товарища от опасной затеи:

– Запоры крепкие, видел. Замка не сломать без лома.

Рядом кто-то привстал на четвереньки и медленно пополз к левому борту. Над головой ветер трепал надутый парус, плескались волны о борт да изредка поскрипывало рулевое весло – там кормчий не дремал.

Илейка покосился – мимо крался молодой парень, без сапог, а скинутый кафтан приторочен бечевкой к спине.

«Барин-то в трюме под пушками сидит, а он ползет в другую сторону», – удивился Илейка и сел, так и не решив, что ему делать.

– Ты куда? – негромко спросил он белокурого парня из работных, и в тот же миг кто-то сзади резко опрокинул его на спину, накрыл порожним мешком из-под овса. Илейка от испуга вскрикнул и чуть не выронил на палубу пистоль. Парень вскочил и в два прыжка достиг борта, перемахнул через него и голыми ступнями сверкнул в тусклом свете луны.

– Держи-и! – крикнул с кормы Игнат, который стоял рядом с кормчим. Он подбежал к борту – поздно! Барка шла при попутном ветре, и пловца во тьме среди волн уже не разглядеть. Пальнул в темный Иртыш больше с досады, чем в надежде наказать беглеца.

На сполошный выстрел прибежал Гурий Чубук, поднял работных и поставил у борта, поочередно допрашивал перепуганных мужиков, с каким умыслом сбежал их односелец.

– Я знаю, с кем беглец сговаривался, с Артамоном, – шепнул Илейка отцу Киприану на ухо. – Вон он, с отвислыми усами стоит вторым от края, на меня косит глазом…

Отец Киприан положил ему на губы жесткую ладонь, прошептал в ответ с укрытой безразличием вроде бы укоризной:

– О том молчи, брате. Всяк по-своему волю разумеет, кто с нами, а кто и под царицей. К чему лишняя кровь на нашей дороге к светлой жизни? И какую беду принес он нам, тот беглец? Никакой… покудова, а там как Господь Бог даст.

Утром ненадолго причалили к берегу сварить в артельных котлах кашу – атаману дорог был каждый час. Завтракали на барке, причем Чубук распорядился по бортам поставить караул с ружьями, а работных предупредил:

– Лиха вам я не сотворю, мужики, потому как не баре вы и зла за вами супротив народу никакого. Но кто умыслит бежать раньше срока, мне потребного, загодя просите у святого отца Киприана отпущения грехов – велю стрелять беспромашно!

Минула неделя в изнурительном для работных и ватажников плавании. Когда, по расчетам Гурия Чубука, со дня на день на берегах Иртыша могли уже появиться конные драгуны, посланные из Омска на поимку ватаги, он распорядился пристать к берегу.

Был предобеденный час, темная тень мачты разрезала барку надвое – на корме ватажники, на носу поручик и пожилой солдат, а перед ними атаман со своим последним спросом.

– Ну как, надумал, барин? Приемлешь мое приглашение послужить мужицкой воле, встать при пушках за главного? Довольно было у тебя времени о том додумать.

Бледно-желтый, ослабевший от ожидания неминуемой гибели, поручик вскинул обреченностью погашенные глаза, глянул на атамана, словно на пустое место, и молча опустил голову, подставляя ее под пулю или под саблю, которой помахивал у правого сапога Гурий. И сабля-то была его, офицерова, взята среди прочих вещей в каюте.

– Ишь ты, не получилась беседа, – только и нашелся что сказать заметно обескураженный Чубук – должно быть, растил-таки в душе надежду иметь из офицера обучающего к пушкам. Повернулся к солдату. – Ну а ты, служивый? Нет ли желания пристать к нам, подсобить вольному люду своим умением? И моих молодцев обучил бы искусному бою из этих пушек. Кабы не этакие вот пушки, разве побили бы нас царские слуги под Ромодановом? У Калуги? Небось и у вас здесь слух о том восстании прошел?

Солдат некоторое время молчал, следил взглядом, как Игнат сводил с барки коней, посторонился, когда ватажники покатили одну пушку к корме – было бы больше коней, и оставшиеся две взяли бы с собой, – потом опустил взгляд и тяжело уставился глазами в плотно согнанные доски палубы, где пазы проконопачены и густо залиты черной смолой.

И вдруг резко крутнул лобастой головой, в глазах застыла отчаянная решимость.

– Мы люди подневольные, атаман. Двадцать лет верой-правдой служил нашему отечеству. В походах бывать доводилось, ранение от набеглых крымских татар имею, звание сержанта выслужил. Совсем мало служить бы еще мне… и на волю вышел бы. Нет, атаман, с вами идти мне не с руки – как можно присягу порушить?