сочетания изысканности с целесообразностью. Все, за малыми исключениями, были одеты одинаково, а Генрих Галлер представлял из себя, по общему мнению, безукоризненный образец, блестящий своей новизной. В самом деле, каждая деталь его туалета подвергалась при покупке строгой критике товарищей, а потому весь костюм вышел классическим для людей этой профессии: охотничья блуза из пестрой замши, украшенная шитьем и стежкой, суконные серого цвета панталоны, на ногах тяжелые сапоги с медными шпорами, цветная рубашка, голубой галстук и широкополая шляпа «гуайякиль» дополняют наряд. За седлом Моро находится весьма ценный предмет, свернутый в трубку: это макинав — плащ на случай дождя и постель на ночь. Фасон его чрезвычайно прост; это громадный кусок красного сукна, вверху сделано круглое отверстие, в которое только и может пролезть голова. Когда холодно или дождь идет, Генриху стоит только накинуть макинав, и он защищен с головы до ног; если же он верхом, то плащ защитит вместе с ним и Моро от злой непогоды.

Кроме непогоды в степи есть и другие опасности, поэтому Генрих вооружен с головы до ног: в кобурах у него два шестиствольных револьвера Кольта большого калибра, два других, поменьше, в пять стволов, заткнуты за пояс, кроме того, у него великолепное ружье, за поясом у него торчит особого рода нож из тонкой стали. Наряд молодого человека завершается охотничьей сумкой, пороховницей в виде груши, висящей на ремне, оплетенной флягой и сумкой с провизией.

Если Генрих Галлер не мог перед товарищами особенно похвастаться своим вооружением, то лошадью своею он, несомненно, вправе был гордиться, так как не было подобной во всем караване. Недаром возбуждала она всеобщую зависть: караван шел уже неделю, а между тем лошадь по окончании дневного перехода не обнаруживала ни малейшей усталости, тогда как мустанги у других были всегда к вечеру измученные и усталые. Многие предлагали Генриху хорошие деньги за лошадь, но, во-первых, молодой человек не нуждался в деньгах, а во-вторых, он ни за что бы не расстался с таким животным, которое прибегало на зов и служило ему верой и правдой. И наконец, продавая Моро, пришлось бы расстаться с Альпом, который ни на шаг не отставал от лошади, а ночью спал у нее между ногами.

Путешествие продолжалось несколько дней без каких-либо замечательных событий. Севрэн, окружавший Генриха самой нежною заботливостью, с радостью замечал, что здоровье его улучшается, а с ним вместе возрастает и веселость; веселость эта проявлялась особенно на остановках, где все старались развлечься какими-нибудь шутками или остротами. Хоть купцы и жаловались на однообразие путешествия, молодой человек не переставал восхищаться открывшейся перед ним картиной природы. Он любовался небом, степью, холмами, вагонами — кораблями степей, окружающей их темною зеленью; при спусках они растягивались гуськом и представляли одну бесконечно тянущуюся линию.

Течение реки обозначалось издали рядом высоких хлопчатников; их стройные, как колонны, стволы несли густую шапку серебристой листвы. Линии деревьев казались гигантскими изгородями.

Часто приходилось переправляться через реки иногда вброд, иногда вплавь; тогда всплывали и вагоны. Время от времени путникам попадались лани и антилопы, в которых они стреляли.

Иногда, выбрав тенистое местечко на берегу ручья, караван делал дневку. Во время такого отдыха обыкновенно исправлялись погрешности в платье и упряжи. Генриху при этом нечего было делать: двое его слуг миссурийцев оказались ловкими малыми, которые справляли все хозяйственные мелочи, не беспокоя своего господина. Севрэн всегда готов был в затруднительных случаях заменить своего кузена.

Во время остановок молодой человек заслушивался рассказами своих товарищей, которые любили вспоминать былое.

Самым интересным рассказчиком, имевшим про запас всякие, и грубые, и трогательные рассказы, был, без сомнения, Годэ. Кем-кем он только не был: и охотником-звероловом, и путешественником, и проводником по лесам, и чего-чего не видал он в пустынях Востока.

Вопросы, задаваемые ему молодым человеком, касались большей частью индейцев, этого постоянного бича белых путешественников. Пока еще ни один не встретился им. Эти люди с их первобытными нравами крайне интересовали Генриха, он готов был по примеру некоторых гуманных людей проклинать цивилизацию, которая с каждым годом прогоняла все глубже в степь этих бедных детей природы и отнимала у них владения. Он находил много поэзии в их жизни и, не стесняясь, высказывал это.

Такой взгляд не нравился ни Годэ, ни купцам. Однажды, когда Генрих высказал его с чрезмерною пылкостью, Биль Бент, сидевший рядом на траве, возразил:

— Когда мы заедем далеко и вам придется стрелять по этим скотам, вы позабудете ваши филантропические бредни. Практика, любезный друг, убивает теорию. Но, по совести, когда господствует вражда между краснокожими и белыми и последние радуются каждому индейскому скальпу, вы, белый, можете ли все-таки перейти на сторону врагов, которые без жалости грабят, крадут и убивают наших соотечественников?

— Я не отрицаю их преступлений, — возразил молодой человек, — но позвольте мне оплакивать их несчастную участь. Конечно, белые правы, когда принимают меры против крайних проявлений дикости своих соседей, но я нахожу безнравственным платить за головы людей, как это делается, по словам Годэ. А вы сами, Биль Бент, несмотря на ваше презрение к несчастным индейцам, не захотите, я думаю, протянуть руки человеку, который называется охотником за черепами и которого промысел состоит в том, что он продает начальству скальпы убитых им врагов, как доказательство своего подвига. Это напоминает мне практикующийся во Франции и Англии обычай, по которому от городского или земского управления выдается плата за каждого убитого лесного зверя, волка например. Но ведь это же люди! Сознайтесь, Биль Бент, разве вам не было бы противно прикоснуться к руке, на которой отпечатлелась цена крови?

Биль Бент кашлянул в руку, слегка покраснел и начал обмахиваться своей широкополой шляпой.

— Ба! — сказал он. — Вы странно смотрите на вещи, мне это никогда в голову не приходило… С вашей точки зрения — сознаюсь… Но я совсем об этом не думал, когда однажды обедал в Санта-Фе с Сэгином, начальником этих охотников за черепами, настоящий джентльмен, уверяю вас, храбрый, как лев, и притом хорошо воспитанный.

— А как хитер! — добавил Годэ с восхищением. — Во время примирения он пригласил целую деревню на пиршество и предложил им отравленную еду, таким образом скальпы достались ему очень дешево. В другой раз он ухитрился поместить перед пушкой двести