девятого года. Мы, немцы, безгранично верившие в мудрость фюрера и несокрушимую военную мощь державы, тогда еще не могли и представить, чем все обернется. Польская армия под смертельными ударами наших танковых и механизированных корпусов, сотен бомбардировщиков, штурмовиков и истребителей люфтваффе разваливалась и была деморализована. Казалось, будто правительство Польши и польские генералы изначально не собирались серьезно воевать с нами. В полном составе правительство уже 6 сентября бежало из Варшавы в Люблин, 9 сентября — в Кременец, 13-го — в городок Залещики на границе с Румынией, а 16 сентября министры перешли польско-румынскую границу. Страна и польская армия были брошены на произвол судьбы.

С первого дня войны фюрер постоянно находился в возбужденном состоянии. Он рвался на фронт, нервно обрывал Геббельса, Бормана, Розенберга, отговаривавших его от этих, как они считали, авантюрных затей.

— Я, черт вас побери, солдат, — кричал фюрер, — я не привык, подобно моим генералам, отсиживаться в тылу! Я должен быть там, на востоке, вместе с моими солдатами! Пусть они видят, фюрер с ними!

По его приказу Гиммлер сформировал специальный поезд, состоявший из шести бронированных вагонов, обеспеченный всем необходимым и охранявшийся ротой молодцов из лейб-штандарта «Адольф Гитлер». На крышах вагонов разместили двадцать два автоматических скорострельных зенитных «эрликона», создававших плотный огневой заслон для вражеских самолетов. Этот поезд стал штаб-квартирой фюрера на всю трехнедельную Польскую кампанию.

Но фюреру этого было мало, он требовал доставлять его в действующие части, туда, где не было железнодорожных путей. И тогда мы летали с ним на Ju-52, который мне приходилось сажать на обычные поля и луга, где ни при каких обстоятельствах невозможно было посадить большой четырехмоторный «Кондор». Как правило, нас всегда сопровождала шестерка истребителей. Первый полет мы совершили 9 сентября в Крессинзее, в Орденсбург в Померании, затем на армейский аэродром в Верхней Силезии. Накануне штурма Варшавы, когда германские войска стояли уже в ее пригородах, я посадил самолет на скошенном ржаном поле в тридцати километрах от города. Фюрер добирался на машине с большим эскортом охраны. Подъехав к самолету, он сказал мне:

— Баур, заводи моторы, я должен с воздуха увидеть, как пять тысяч стволов германской артиллерии разнесут в пыль этот польско-еврейский городишко!

Двигатели набирали обороты, и я был уже готов вырулить на взлет, когда увидел мчавшийся по полю мотоцикл, а в нем офицера, махавшего нам руками. Я остановил машину и открыл дверь. Подбежавший подполковник умолял допустить его к фюреру, для которого есть чрезвычайной важности донесение. Вышедший из-за моей спины оберштурмбаннфюрер СС, начальник личного эскорта фюрера, протянул руку:

— Давайте пакет сюда.

Подполковник отказался, пряча пакет за спину.

— Не имею права, только лично фюреру.

— Черт бы вас побрал! — огрызнулся оберштурмбаннфюрер и исчез в самолете. Он спросил генерал-фельдмаршала Кейтеля, можно ли допустить офицера к фюреру, но фюрер услышал и потребовал офицера немедленно.

Подполковник привез печальное известие: на боевом посту погиб генерал-полковник Фрич. Польский пулеметчик ранил его в бедро, пуля задела артерию, и генерал скончался от потери крови. Фюрер побелел и с минуту сидел молча, подавленный сообщением. Потом повернулся ко мне и приказал лететь к Варшаве.

Под прикрытием истребителей на высоте около двух тысяч метров мы облетели Варшаву по кругу, наблюдая огонь нашей артиллерии, уничтожавшей город. Гитлер стоял за моей спиной в пилотской кабине. Я видел, как радостно блестели его глаза, как сползала бледность с его лица, уступая легкому румянцу. Через полчаса мы вернулись обратно. Фюрер еще не успел уехать с летного поля, как поступило сообщение о капитуляции гарнизона Варшавы. Фюрер был счастлив. А вместе с ним и я.

Двадцать восьмого сентября я снова отправился в Москву, взяв на борт рейхсминистра Риббентропа и сопровождавших его лиц. Гофман по поручению фюрера также летел в составе официальной делегации. На этот раз нас разместили не в германском посольстве, а отеле «Националь», приставив к дверям наших номеров по сотруднику НКВД. Всю делегацию пригласили в Большой театр на балет «Лебединое озеро», которым я был очарован. Сталин с Риббентропом и Молотовым восседали в правительственной ложе.

Публика, как я обратил внимание, одевалась несколько старомодно, большинство мужчин было без галстуков и в не очень свежих сорочках, а женщины совсем не носили шляпки и туфли на высоком каблуке. Гофман объяснил мне это тем, что, во-первых, русским не до нарядов, дай бог на пропитание бы хватило. А во-вторых, в Советской России в газетных киосках не продавались зарубежные журналы мод, иностранные же фильмы в кинотеатрах крутили старые.

После балета в Кремле состоялись официальные переговоры, а за ними, как и положено у русских, обильный ужин, в ходе которого, как и прежде, всю нашу делегацию упоили вусмерть. Гофман вновь оправдал одну из жизненных истин, точно выраженную русскими: «мастерство не пропьешь». Будучи совершенно пьяным и, как говорили очевидцы, еле державшийся на ногах, он сделал серию отличных снимков, несомненно вошедших в мировую коллекцию лучших историко-дипломатических документов.

После возвращения делегации в Берлин фюрер вновь долго беседовал с Риббентропом, а затем Гофманом. А меня, как после августовского полета в Москву, вызвали к Гиммлеру, которому битый час я рассказывал свои московские наблюдения. Но в этот раз рейхсфюрер СС уже не предлагал мне перейти к нему в разведку.

Восьмого ноября я доставил фюрера в Мюнхен, где вечером он должен был присутствовать на праздновании Дня святого Мартина в знаменитой пивной «Бюргербройкеллер». Сидя днем с фюрером и Гофманом в кафе «Хек», я обратил внимание, что фюрер был чем-то озабочен, мало говорил. Вдруг он спросил:

— Баур, мы сможем завтра в десять утра вылететь в Берлин? У меня там назначена очень важная встреча.

Я честно ответил, что полной гарантии дать не могу, все же ноябрь, утром стоят плотные туманы. Тогда он решил возвращаться вечерним поездом.

«Бюргербройкеллер», словно муравейник, заполнили старые партийные друзья фюрера, приветствовавшие его овациями. После краткого выступления фюрер немедленно покинул пивную и в сопровождении эскорта СС отбыл на железнодорожный вокзал. За ним уехали партийные бонзы. Я отправился к себе домой, а Гофман — продолжать вечер в каком-либо тихом ресторанчике. Примерно через час в пивной раздался страшной силы взрыв, унесший жизни нескольких десятков человек. Фюрер узнал о взрыве в поезде, уже покинувшем Мюнхен.

Начальник РСХА Гейдрих по приказу Гиммлера мобилизовал для расследования все силы криминальной полиции, гестапо и СД. Вскоре при попытке перехода через германо-швейцарскую границу был схвачен некий Эльзер, оказавшийся механиком и часовщиком. В Мюнхене на квартире его сестры обнаружили неисправные настенные часы, часть деталей которых оказалась в остатках