Он посмотрел вниз, на трассу. Ее поверхность выглядела чутьслишком похожей на стекло. Вероятно, она была чересчур скользкой. Для собачьихлап такой лед определенно был бы чересчур скользким. «Интересно, не съедут спути полозья?» — подумал Зай. Трасса была устроена с таким расчетом, чтобы онис Нарой не свалились с горы, но управлять скоростью спуска никакой возможностине было.

— Не высоты, — ответил он.

— Чего же тогда?

— Боюсь отдавать собственную жизнь в лапыискусственного интеллекта.

Нара улыбнулась и уселась на сани спереди.

— Поехали, Лаурент. Это очень-очень умный дом.

Ощущение было восхитительное.

Сани быстро набирали скорость — совсем как спускаемыйаппарат, несущийся вниз по гравитационной шахте. Лаурент держался изо всех сил,крепко сжав пальцами перевитые полоски кожи.

Полозья въехали на подготовленные для них бороздки во льду иникуда не соскальзывали. Сани плавно покачивались на воротах.

Трасса не попадала в тень горы: умный дом отражал солнечныйсвет от окрестных вершин. Снег впереди и по обе стороны от санного желоба былозарен тепло-красным светом восходящего солнца. И все же Зай щурился из-залетящего в лицо на сильной скорости морозного ветра.

Нара откинулась назад и прижалась к груди Лаурента. Оназадорно смеялась, обхватив руками его колени. Она была теплая, и ееразметавшиеся волосы щекотали его щеки. Он сдвинул колени покрепче, чтобыудержать Нару на бешено мчащихся санях и чувствовать ее тепло.

Четырежды обернувшись вокруг горы, трасса пошла на подъем, ипо мере ее выпрямления сани стали замедлять ход. Из-за подъема не стали видныокрестности.

— Надо бы еще разок прокатиться! — прокричалЛаурент, когда сани почти остановились.

— Не думаю, что это конец, — откликнулась Нара ипокачала головой. — Знаешь, что такое «американские горки»?

— Наверное, нет... Боже милосердный!

Сани одолели подъем. Внизу лежал крутой — головазакружится! — склон, усеянный гигантскими валунами. Санный желоб впередибыл огорожен высокими снежными стенами, но бороздки для полозьев вдруг пропали.Предстоял спуск по гладкому льду, а путь шел вниз под углом не меньше сорокаградусов.

— Он хочет нас угробить! — прокричал Зай.

— Посмотрим!

Лаурент и Нара вскрикнули, вцепились друг в друга, а санинырнули в ледяное ущелье.

После бешеного спуска желоб немного выровнялся, и дальшепуть между ледяными стенами шел более или менее плавно. Лед древнего глетчераказался темно-голубым — такого цвета бывало на Ваде чистое небо в деньсолнцестояния. Здесь, под покровом слоя льда, царило безмолвие, нарушаемоетолько свистом рассекаемого санями воздуха. Лаурент крепче прижал к себевозлюбленную. Он коснулся губами мочки ее уха, покрасневшего и такого жехолодного, как металлические пуговицы на ее шубе.

— Помнишь, я говорил, что нет техники, с помощьюкоторой можно было бы замедлить ход времени? — прошептал он.

— И?

— Я ошибался. Это может длиться вечно. Она откинуласьназад и нежно прикоснулась к его губам пальцами затянутой в перчатку руки.Лауренту стало неловко. Не надо было говорить ни о чем таком. Царила хрупкаябесконечность, а за ней должно было последовать бурное развитие событий,которое разлучит их на несколько десятилетий.

Завтра они должны были улететь на самолете обратно встолицу. На следующий день назначался официальный «спуск на воду» «Рыси». НаРодине любое подобное событие превращалось в грандиозное торжество, длившеесяцелую ночь. Огромная площадь перед Алмазным Дворцом заполнялась толпойпросителей, фанатиков и карьеристов. А потом — потом еще несколько недельтренировок с экипажем фрегата на орбите, и старт к Легису.

Но эти мгновения принадлежали только ему и Наре. Грузу лет иковарным проделкам Воришки-Времени он мог противопоставить только острое,терпкое ощущение того, что называется «сейчас».

Лаурент гадал, возможно ли, чтобы связь, укрепившаяся занесколько дней, выдержала испытание десятками лет разлуки. А может быть, все,что они изведали и разделили друг с другом посреди этой ледяной пустыни,окажется иллюзией, порожденной мучительными воспоминаниями, недосыпанием иромантизмом, крывшимся в самой невозможности всего этого?

«Конечно, — думал Лаурент, — реально это или нет —все станет ясно через несколько лет».

Влюбиться — это никогда ни для кого не составляло особоготруда. Всему, что случилось за эти четыре дня, суждено было обрести значение завремя десятилетий разлуки. Подобно некоему качеству кванта, любовь становиласьистинной, только будучи измеренной относительно всего света.

Сани замедляли ход. Лаурент Зай мысленно огорченно вздохнул.Задумавшись о будущем, он упустил настоящее.

Нара поцеловала его и встала. Они доехали до тупика в концеледяного желоба.

— И что же теперь? Надо выбираться отсюда?

Он оглянулся назад, увидел далеко — в нескольких километрах— дом, еле видимый отсюда, примостившийся на вершине горы. Не меньше несколькихчасов пути.

Нара покачала головой и указала на занавес из сосулек.Сосульки позвякивали так, словно за ними находилось что-то металлическое.Открылась дверь, и наружу хлынул теплый воздух, напоенный ароматом жасмина.

— Эта дверь ведет прямо в чайные сады, я такдумаю, — сказала Нара. — Надеюсь, ты не откажешься прокатиться надронном лифте?

Лаурент усмехнулся.

— Значит, мы сможем еще разок прокатиться?

— Конечно. Столько раз, сколько ты захочешь. Что-тословно бы надломилось у него внутри, но трещинка не увела к знакомой бездне тоски.Лаурент вдруг громко, почти истерически расхохотался и поднял со льда сани.Нара чуть озадаченно улыбнулась и подождала, пока ее любимый успокоится.

Когда Лаурент наконец отдышался, эхо его хохота еще долгозвучало где-то вдали. Еще удивительно, как он не вызвал своим смехом лавину.

Он почувствовал, что в краешке глаза застывает слезинка.

— Лаурент?

— Я просто вот что подумал, Нара, у тебя ужасно умныйдом.

Когда войска одного и того же народа получают приказсражаться друг против друга — всему конец.

Аноним 167

МЕРТВАЯ

Другой пришел к ней и стал говорить о мраке. Слов не было —только серые силуэты, возникавшие из тумана посреди пещеры, мрак которойпосылал блуждающие огоньки ее зрительному нерву. Было так темно, что уши улавливалималейшие шорохи. Ее слепота придавала всему вокруг спокойствие и роскошь.

Да, роскошь, хотя теперь многого недоставало. Острые гранижелания, радости плоти, все привкусы драматизма, ожидание и страх, надежда иразочарование — весь взбудораженный пейзаж неуверенности преобразился вбезжизненную равнину. А скоро, как объяснял Другой, она навсегда забудет опризрачных очертаниях этих угасающих эмоций.