Кирилл разглядывал картину, найденную среди хлама. У изображенной женщины было костистое надменное лицо с явно неправильными чертами, и художник не стал льстить, выписав глаза разного размера, слегка скошенный тонкогубый рот. Шею обхватывал высокий оборчатый воротник, руки женщина сложила на груди: поза почти королевская. На мизинце виднелось тщательно выписанное колечко с красным камушком.

— Чего вылупилась? — спросил Кирилл. И, размахнувшись, запустил полотно в стену. Картина срикошетила, зацепила этажерку. Посыпались, оглушительно гремя, подсвечники, миски, домбра с отломанным грифом.

— Блин, — охнула Алиса.

Хлипкая этажерка запустила цепную реакцию, накренившись и рухнув на шкаф, который в свою очередь вывалил дребезжащее содержимое. Казалось, грохот был слышен по всему интернату, и в лесу, и на трассе.

— Валим, — скомандовал Кирилл.

Женя и Алиса проскочили мимо. Пробежала, комично сопя, Соня. Кирилл свистнул:

— Малой! Нам сейчас по жопе надают!

Вероятно, Женя обронил свечу, но она не потухла. Брат Оли освещал пламенем отражение и шептал. Совсем крошечный, зыбкий, словно в дымке. Внезапно показалось, что на постаменте стоит кто-то еще. Компаньон, второй шептун.

Женя окликнул с порога, поторапливая.

— Как знаешь, — сказал Кирилл, убегая за приятелями.

Чик. Чик.

Артем поднял голову.

«Но ты не моя мама».

В зеркале высокая женщина захрустела костями и протянула ему подарок.

Солнце взошло над лесом, и тени сосен, как пальцы скелетов, указали на ремонтируемый особняк. Из автомобилей выходили рабочие. На террасе Валентина Петровна руководила процессом, а в столовой поварихи обсуждали беспокойную ночь, полную шепотов и скрипов.

Коридоры были еще пусты, но в некоторых комнатах раздавались сонные голоса.

Алиса поерзала под стеганым одеялом.

Тихая колыбельная нарушила дрему. Вместе с ней явились странные мысли, образы на рубеже яви и сна.

(заброшенное селение в тайге, крыши поросли сорной травой, но кто-то смотрит из щелей — из заколоченных изб — и ждет своего часа).

(кладбище, тесное от наспех сколоченных крестов, разрытая могила, в ней гроб без крышки, в гробу — разложившаяся свинья — зловонный хряк со стеклянным кукольным глазом в глазнице).

(птичья клетка, там — мертвая канарейка без крыльев, отрезанные крылья лежат на столе, возле древних ножниц, больше напоминающих щипцы).

Алиса перекатилась на спину, прогоняя сюрреалистические видения.

— Сонь, заткнись.

Заунывная колыбельная продолжала звучать, опутывать паутиной… тиной… липкой слюной…

На соседней кровати Соня крепко спала: ей снились черви, гробы и крысы в детской колыбели, а еще безногая старуха, целеустремленно ползущая по мху.

…Оля резко распахнула глаза — и лицо мамы пропало, испепеленное солнечным светом.

В комнате кто-то пел. Алиса бормотала, закрыв голову подушкой. Оля привстала и огляделась.

* * *

Женя замычал нечленораздельно, вяло отмахнулся не пробуждаясь. Нога свесилась с края кровати. Во сне он шел по опустевшей деревне и знал, что здесь живет старуха, придумавшая одну очень древнюю и поганую песню. Хотя на самом деле старухе напели ее в тайге очень древние и поганые голоса. Колыбельная, которую слышат иногда люди с грязными червивыми душонками, — и она овладевает ими.

Мертвые голосовые связки рождали песнь могильных червей, мелодию крыс и опарышей, а мальчики спали.

Чик.

Клок русых волос соскользнул с виска Кирилла, спикировал на пол, сквозняк загнал его под койку.

Чик.

* * *

На первом этаже детишки стонали во сне.

— Мамочка… — повторял слабо Дамир. — Баба поет…

Артем сидел по-турецки на постели. К груди он прижимал тряпичную куклу — полуметрового морячка. Морячок пучил большие блестящие глаза и улыбался широким вышитым ртом. Артем тоже улыбался.

Эта прекрасная колыбельная звучала только для него.

* * *

День был погожим, безоблачным — в кои-то веки. Солнце пригревало скучающих учеников. Кабинет казался Игорю Маслову чревом кита. Колоссальная океанская зверюга проглотила новенькие парты, ноутбук с надкусанным яблочком, электронную доску, подростков. И все они в китовом брюхе. А вместо портретов выдающихся историков — Татищева, Карамзина, Костомарова — на кирпичной стене были бы уместнее арлекины и косари из холла.

«Тебе бы романы писать», — похвалил себя за фантазию Игорь.

Алиса поедала учителя жадным взором. Бюстгальтер передавил грудь, декольте просто обязано было свести с ума любого гетеросексуального мужчину. Ради избранника она сменила балахон и джинсы на эффектное платье, но оставила ботинки. Школьную форму, слава яйцам, заставляли носить только малышню.

Женя рисовал в блокноте. Перевернутый крест — это купель. Из нее вылезают на свет перепончатокрылые монстры. Нож в кулаке героини… Женя намеревался изобразить Алису, но вспомнил озвученное ею желание, до боли обидное.

«Вот и катись к своему Игорю Сергеевичу, дура».

Ручка порхала по бумаге, вырисовывая длинные волосы. Алиса превратилась в Олю.

«Я мстю — и мстя моя страшна».

Соня зевала и скролила тайком новостную ленту. Еда, еда, еда. Устрицы в Париже, пицца в Милане, суши в Мытищах. Эй, все, полюбуйтесь, что у меня на обед! — кричали фотографии. Фуд-фетишизм — бич социальных сетей…

Сидя на галерке, Оля думала о подвале. Что там, внизу, в десяти минутах ходьбы, глумливые маски с тараканьими очами, манекен в медной ванне и дверца на зеркале. Мысли о подземелье вызывали подспудную тревогу. И хотя солнце золотило двор, Оля видела из окна тьму за деревьями, тоскливую полнокровную тьму.

— Религия Месопотамии была политеистической…

Слайды мелькали. На доске появлялись летающие змеи, крылатые львы с гривами пуделей. Олю привлекла иллюстрация: грозный алебастровый мужчина в короне. Его борода была такой же формы и выписана так же, как у рыбака на панно. А вон те собаки… разве не напоминают они гончих с холста художника Якова Всеволодина? А вон две женщины кинжалами закалывают ягненка — косари! Автор подвальной фрески вдохновлялся культурой Месопотамии… а автор картин скопировал фреску…

Оля понятия не имела, где находится эта Месопотамия, но сейчас с удовольствием оказалась бы там, лишь бы подальше от угнетающего сосняка, сломанного фонтана и темного сгустка в углу.

За третьей партой Соня глянула по сторонам и вынула из сумочки надорванную упаковку. Не устрицы, но на безрыбье сойдет.