ничего предложить — ни надежды, ни какого-нибудь глупого, но всё же плана.

С поникшими плечами он отправился к периметру, уселся на землю возле самой границы. На песке снова проступили стрелки, указывающие в сторону недвижимого «солнца» и слова: «Идите и убейте!». Борис глядел на буквы и отчаянно желал, чтобы они возродили надежду… Но нет, здравый смысл говорил, что призыв «Идите и убейте!» всего лишь ловушка. Чёрный песок — зло в чистом виде. Чёрный песок порождает чудовищ. Нельзя верить в то, что на нём написано.

К Борису подошёл и уселся рядом Виталий. После долгого молчания он произнёс:

— Ты сдался. Я вижу это. Ты сдался. Эта ночь сломала тебя.

— Нас осталось пятеро, Виталя. Пятеро, если не считать птицу. И мы ничего не можем сделать. Если следующая ночь не уничтожит нас, то утром по-всякому всё закончится, пустыня поглотит дом вместе с нами. Я всё внушал себе, что есть какая-то надежда, но её нет. Откуда ей, чёрт возьми, взяться?

Виталий взглянул на Бориса с осуждением.

— Прошу, только не говори эти слова Марине и Капельке. Они смотрят на тебя и ещё во что-то верят.

— А ты?

— Я — нет. Перестал верить после смерти Валентины. А может, и раньше. Но я решил держаться до последнего. Решил не раскисать. Тяжело это даётся, если честно, но я стараюсь. Не хочу свои последние часы выглядеть нытиком и слабаком. Хочу достойно уйти. И знаешь, эта мысль меня поддерживает. А ещё, — он усмехнулся, — я решил умереть трезвым, как стёклышко, хотя в жизни так набухаться не хотелось.

Борис взял маленький камешек, подбросил его на ладони, а потом швырнул через периметр.

— Ты не думал о том, как это будет? Не думал, как мы… умрём?

— Разумеется, думал, — со странным спокойствием ответил Виталий, — но я не хочу сейчас об этом говорить.

Борис взглянул на приятели и вдруг осознал: он знает, как умрёт! Знает, что его, Капельку, Марину убьёт он, Борис. Знает и не осуждает, ведь это будет даже не убийство, а избавление от мучений, чудовищное, но всё же милосердие.

— Знаешь, чтобы мне хотелось напоследок сделать? — мечтательно улыбнулся Виталий, устремив взгляд к серому небу. — Я всё бы отдал, чтобы посмотреть какую-нибудь советскую комедию. «Джентльмены удачи» или «Бриллиантовая рука»… А лучше — «Иван Васильевич меняет профессию». Точно! Вот этот фильм я бы с удовольствием посмотрел сейчас. А ещё мне хотелось бы попробовать устрицы. Никогда их не ел. Даже не представляю, какие они на вкус. Познать что-то новое в последние часы жизни — это же круто!

Борис хмыкнул.

— Вполне нормальные желания. А я хотел бы… — он на секунду задумался. — Хотел бы отыграть концерт вместе со своей группой. Хотел бы ещё раз ощутить этот драйв, увидеть глаза фанатов, почувствовать эту энергетику. Ты не представляешь, каково это… Стоишь на сцене, а вокруг тебя какая-то неземная мощь разливается. Из зала будто бы мистические ветры дуют, и ты ощущаешь себя центром вселенной.

— Поэтично, — одобрил Виталий. — Думаю, после такого и помирать не так страшно.

Борис вдруг встрепенулся, потухший, было, взгляд посветлел.

— А знаешь, Виталь… посмотреть советскую комедию не получится, да и устриц у нас нет, но мы всё же можем кое-что сделать.

— И что же? — удивился Виталий.

— Мы устроим пир.

— Ты шутишь?

— Никаких шуток! Хочешь, чтобы наш, возможно, последний день прошёл в трауре? Я — нет. Вернее, теперь уже не хочу.

Виталий озадаченно взъерошил свои растрёпанные волосы.

— Пир во время чумы.

— Называй, как хочешь, — Борис поднялся с земли, всплеснул руками. — Но мне кажется, это неплохая идея.

— Да я и не спорю, — улыбнулся Виталий. — И я тебе больше скажу: это просто отличная идея!

Воодушевлённые, они отправились в дом. Марине с Капелькой задумка Бориса тоже понравилась, а мнение Кеши никто и спрашивать не стал. В последние часы он держался особняком, глядел на всех уныло и всем своим видом вызывал у остальных отторжение.

Виталий на летней кухне нажарил картошки с луком и тушёнкой. Марина сделала салат из консервированных овощей. Открыли банки с различными компотами, маринованными грибами. Испекли блины, использовав сухое молоко и яичный порошок.

Стол накрыли на веранде, украсив его горшками с геранью и кактусом — чтобы своей живой зеленью глаз радовали и напоминали о нормальном мире.

Во время приготовления Борис поймал себя на мысли, что ему стало легче. Нет, надежда не вернулась, однако и вопить от отчаяния больше не хотелось. Он рассудил, что у него, у Капельки, Марины и Виталия есть ещё время. Возможно, мало, но есть. И именно это сейчас самое важное. Последние часы жизни, как бесценный дар. Возможность переосмыслить прошлое, подвести итог.

Когда все расселись за накрытым столом, Борис старался держаться непринуждённо, словно до этого не было никаких страшных сумеречных ночей и тяжёлых утрат. Он обратил внимание, что и Виталий нацепил на себя маску беспечности.

Поначалу все ели молча, а потом Виталий принялся рассказывать забавную историю из своей юности. Капелька улыбнулась, заслушавшись. Через какое-то время улыбнулась и Марина. Глядя на них, Борис в очередной раз подумал, что идея с застольем лучшая из всех возможных. Он понимал: о Прапоре, Кирилле, бабе Шуре и остальных жертвах этого поганого мира никто не забыл, но Марина, Капелька и Виталий изо всех сил старались поддержать друг друга. Своей внешней непринуждённостью поддержать, своими улыбками. Это походило на игру в прятки. Последние обитатели зелёного дома — кроме Кеши — временно спрятались от невзгод, заставили себя отстраниться от ужасов, которое были и ещё, без сомнения, будут. Борис считал это подвигом.

Покончив с картошкой и салатом, поставили самовар. Пока тот закипал, Виталий рассказал ещё пару весёлых историй. Марина разложила по пиалам вишнёвое, земляничное и черничное варенье, принесла с печи ещё тёплые блины. Капелька скормила небольшой кусочек блина галке.

Застолье продолжалось.

Кеша сидел за столом мрачный, как туча. Он не понимал, почему эти люди себя так ведут. Улыбаются, шутят. Им впору поминки устраивать, причём, не только по тем, кто погиб, но и по самим себе, а они пируют, как на празднике. Неужели совсем умом тронулись? Он пребывал в полном смятении, ел без аппетита. К блинам вообще не притронулся. А ещё его раздражало, что никто во время застолья даже не взглянул на него, словно он никто, пустое место, недостойное внимания. И Хесс прошедшей ночью с ним не разговаривал. Неужели разочаровался в своём друге, верном помощнике? От одной этой мысли Кеше рыдать хотелось. Однако было ещё кое-что…