уже успел немного приноровиться к ношению громоздкого наряда. Стражники, положенные ему по статусу, были отобраны из людей Виннара. Они знали, что Ганнон был его другом, а их верность своему командиру не подлежала сомнению. О том обожании, которое внушал свои людям капитан стражи, не шло и речи, но мрачная решимость почтить его память тоже сгодится. Юноша поморщился от тяжелых мыслей. Тоска по другу все чаще затмевала мышление с тех пор, как жизнь снова стала чуть спокойнее.

Кессад – темноволосый, высокий и худой помощник – уже ждал его. Судя по его строгому взгляду, Ганнон снова припозднился. Казалось, писарь состоит сплошь из острых углов: четко очерченные подбородок, скулы, прическа и даже складки на одежде — все было аккуратным и лаконичным. Рядом с ним уже выстроилась небольшая очередь.

С неподобающим статусу кряхтением Ганнон поднялся и занял положенное место на деревянном помосте. Кроме его стола там помещались еще три, полностью заваленные свитками, книгами и табличками. Навес над помостом защищал книги от возможного дождя, а заодно – слава богам – и судью от солнца. День еще не начался, а из-за молкова одеяния он уже задыхался от жары. Кессад же был свеж и бодр, а ведь он успел принести сюда все эти бесконечные своды законов.

Жестом Ганнон позволил помощнику начинать. Опытный писарь служил многим судьям и прекрасно знал ремесло. Оставалось только догадываться, какое презрение у него вызывал полуобученный судья, появившийся неизвестно откуда.

Под звон цепей стражники вели горного неардо. Эта порода уже успела примелькаться. Как там говорил Хиас’ор? Каменные? Широкоплечий и коренастый, преступник наградил Ганнона уже привычным пораженным – с примесью отвращения – взглядом: сородич судит от лица северян. Пленник нахмурил брови и уставился в землю. Разговор начинать было рано, помощник подал Ганнону записи.

— При покупке штормовых ракушек… — приступил к чтению дела судья.

— Это… — Кессад поспешил указать на строки, идущие ниже.

— Грех, но не преступление, я знаю. — Ганнон сдержал раздражение. — Я вижу, что слов еще много. Так-так, ох, убийство берегового… — Он положил пергамент на стол и посмотрел на обвиняемого. — Как же так вышло?

Неардо промолчал, а заговорил снова писарь:

— Убийство произошло в стенах города, хоть и зарублен был береговой, поэтому преступник у нас, а не у Легиона.

Ганнон молчал несколько секунд, после чего тряхнул головой, насколько позволяла шляпа.

— Я имел в виду, за что ты убил его? — проговорил судья уже громче. Боковым зрением он заметил удивленное лицо помощника. Но помог Ганнону стражник:

— Слышь, что тебя спросили его… — конвоир замялся с титулом, — судья их Величества! Отвечай! — Солдат подкрепил свои слова тычком в бок пленника.

— При судье не зовешь меня «хедль», — усмехнулся неардо, кивнув в сторону Ганнона, заставив стражника покраснеть от злобы. «Надеется хотя бы напоследок ему отомстить. Я ведь такого же цвета», — подумал Ганнон. — Он оскорбил меня, когда мы обсуждали цену. — Убийца вскинул голову и продолжил: — За такое тут судят?! Лот’сагаррия! — закончил он на своем языке и сплюнул.

— А к югу от гор за убийство не наказывают? — с любопытством спросил судья, жестом остановив стражника, что уже приготовился ударить строптивого пленника.

— Наказывают, и пострашнее, чем у вас! — тут же вступился за свой край неардо. Вокруг суда понемногу собирались зеваки. Обычно разбирательства их интересовали меньше, чем казни. — Но там бы поняли, что такое честь! — Обвиняемый попытался сложить руки на груди, забыв про цепи.

— Ты бы убил человека в земле почтенного дома Хиас и они бы поняли? — Ганнон чуть склонил голову, всматриваясь в разгневанное лицо подсудимого. — Или только у своих бы вышло? — Не дождавшись ответа, он обратился к стражнику: — Его топор?

Солдат молча развернул окровавленное полотно и прошел к столу судьи, держа оружие над головой за короткую рукоять. Собравшийся люд отреагировал недовольным ропотом. Ганнон слишком увлекся — не хватало еще довести до погрома. Но все же было сложно удержаться, ведь про эти секиры на юге ходили легенды. Неардо не слишком часто брали их с собой, особенно с тех пор, как прекратились набеги в землях Перевала. Оглядев толпу, Ганнон решил, что людей не мешает успокоить.

— Мне горько видеть, что аизкора, — он припомнил название двухлезвийной секиры, — обагрена кровью в пустяковой ссоре, это бесчестье. Это попрание договора о нерушимой дружбе!

В ответ преступник только пробормотал что-то о береговых предателях крови, что продали страну северянам, испугавшись Сциллы, пока каменные неардо держали Перевал. Разобрать смесь языков в речи обвиняемого получалось с трудом. Но собравшийся люд все же удалось немного успокоить.

— Продолжим? — Судья повернулся к своему помощнику, который явно не был доволен задержкой. — Хулители, хвалители?

— Обвиняемый таковых не нашел.

— От лица убитого? — спросил Ганнон после того, как убедился, что писарь не собирается продолжать.

— Береговые? — Кессад смутился. — Не искали, да и в город их дальше складов не пускают.

— Боги милосердные, — пробормотал юноша под нос и обратился к пленнику: — Желаешь что-то сказать?

— «Особое право почтенных южан на суд», — медленно выговорил неардо заученное название старого документа, — меня не должны судить вы, — закончил он, с презрением глядя на северян.

Сбоку засуетился Кессад, перебирая листы пергамента. Это заняло какое-то время: писарь читал что-то в книге, сдвинув брови, и не спешил передавать записи Ганнону. Пришлось вежливо откашляться.

— Не подойдет, — пробормотал Кессад, наконец протянув книгу судье.

Ганнон внимательно вчитывался в строки, написанные на архаичном языке. Кажется, неардо нельзя судить в землях на севере, не было «права на передачу осуждения», но это же бред какой-то. В точно выверенный момент помощник положил перед Ганноном свиток, где еще более древний слог рассказывал об этом самом праве. Последний кусок мозаики встал на свое место, оставалось объяснить это преступнику.

— Мы и впрямь не вправе были бы судить за преступление, совершенное в землях другого Видевшего. Своих подданных благородные дома севера могут перепоручать правосудию друг друга, ибо законы их пакта с богами едины. — Ганнон сам не заметил, как подхватил из записей высокий слог. Он помедлил и повторил: — В землях другого Видевшего, но преступление произошло здесь.

Заключенный поник. Ганнон ожидал от каменного неардо криков о несправедливости и проклятых аборигенах, поработивших его вольный народ. Но,