— Довезти вас до гостиницы, миссис Зверева? — спросил инспектор Нейтан.

— До гостиницы? — переспросил Джеймс Монтгомери. — Какая гостиница! Вы моя гостья, Анастасия!

Взгляды их пересеклись, затем оба уставились на меня. Альтернатива часто доводит меня до панического состояния, а в данный момент сложность выбора зашкаливала.

— Выбор за вами, миссис Зверева, — равнодушным голосом произнес инспектор.

— Я очень виноват перед вами, Анастасиа, — сказал Монтгомери со страстью в голосе.

Он был бледен и подавлен, и я не могла оттолкнуть его в столь тяжелый для него момент. Хотя, вероятно, я преувеличивала свой потенциал. Может, с его стороны это была просто дань вежливости. Тем не менее, я приняла решение и кивнула Монтгомери.

— Да, Джеймс, я понимаю и останусь здесь, на сегодня.

Сказав это, я ощутила себя скорее матерью Терезой, чем влюблённой женщиной.

Нейтан сухо кивнул и распрощался. Как жаль, подумала я, что знакомство с ним оказалось лишь официальным, и что я, вероятно, больше не увижу его. Хотя, и хорошо, что не увижу.

Через несколько минут полицейские и Раскин покинули дом, а мы остались вдвоём с Джеймсом. Собственно, ради этого я и приехала сюда, на этот далёкий чужой остров.

— Не думал, что вновь окажусь дома, — произнес он. — Весьма благодарен вам, Анастасиа, за помощь, и очень хочу компенсировать ваши переживания.

Я была искренне рада, что с ним все в порядке, почти в порядке. Об этом и поспешила сообщить ему, на что он с улыбкой кивнул. Его улыбка немного ослабила моё напряжение.

— Прекрасная вещь, — сказал он, взяв брошь. — Великолепная работа, чудесные бриллианты.

— Но почему она была спрятана? — осторожно спросила я.

— Видите ли, Анастасиа, это требование прадеда, не желавшего разглашения своей тайны.

— Понимаю, — кивнула я.

— Но тайна уже раскрыта, и я расскажу вам. Но сначала нужно отдохнуть. Меня отпустили из больницы с условием соблюдения покоя, да и вы пострадали. Наверху для вас приготовлена спальня, ещё перед вашим приездом.

Он проводил меня, но не в комнату под крышей, а на второй этаж, в небольшую, довольно уютную спальню с широкой кроватью, покрытой клетчатым пледом. Проводил и ушёл, оставив в желанном одиночестве.

Это письмо предназначено лишь для членов семьи Каллиган и их потомков, и содержит подлинную историю моего падения и позора, который я навлек на себя, поддавшись искушению. В 1905 году я служил на руднике в Кимберли в Южной Африке. Однажды, и этот день я запомнил на всю свою жизнь, рабочий принес обнаруженный им огромный алмаз, весом более трёх тысяч каратов. Алмаз был столь велик, что поначалу я не поверил в его подлинность и выбросил в окно, но затем, засомневавшись в своей оценке, подобрал, внимательно осмотрел и понял, что он настоящий. В камне имелись трещины, и я, отколов кусок, спрятал его. Алмаз оказался подлинным, но место скола вызвало подозрения, что рабочий похитил его часть. Тот отрицал все обвинения, заявив, что, когда отдавал алмаз мне, никаких сколов на нём не было. Я отрицал свою вину. Рабочий был уволен, а я неисправимо потерял репутацию честного человека. Спустя месяц я покинул рудник и вернулся в Англию, являясь обладателем целого состояния, которое не мог использовать из страха быть разоблаченным. Я узнал, что алмаз преподнесён королю Эдуарду в качестве подарка ко дню рождения. Девять самых крупных из частей алмаза украсили регалии и драгоценности королевской семьи, и даже скипетр и корону Британской Империи. Моя же часть алмаза стала моим проклятьем. Тщеславие в конце концов толкнуло меня на опасный шаг. Я тайно отнес алмаз к ювелиру, и тот сделал чудесную брошь. Долгие месяцы я любовался драгоценностью, теша себя сознанием, что обладаю вещью, достойной украшать наряд принцессы крови. Я подарил эту брошь дочери в день её бракосочетания, потребовав никогда не носить и передать старшему сыну или дочери. Я надеялся, что по прошествии времени история похищения части алмаза забудется, и мои потомки смогут воспользоваться этой прекрасной вещью. Но дочь ослушалась отца и однажды надела эту брошь. На мою беду, драгоценность была замечена человеком, служившим со мной на рудниках, и он, явившись в мой дом, бросил мне в лицо обвинение в краже, угрожая раскрыть всю историю. Я уговорил его молчать — каким образом, пусть это останется моей тайной.

Мне ничего не оставалось, как изъять брошь и спрятать ее навсегда, дабы сохранить честь семьи. Я приобрел шкатулку с триктраком, сделанную голландским мастером Ван Майером, в которой имелся тайник, спрятал туда брошь, а шкатулку поместил в надежное место, отдав проклятый алмаз воле судьбы и времени. Если моим потомкам или тем, кто будет жить рядом с ними, удастся обнаружить тайник, пусть они поступят так, как подскажет им сердце или совесть, но лучше бы им совсем его не искать.

Своей подписью удостоверяю подлинность этого письма,

Томас Каллиган,

Сентябрь, 14, 1913 года

Я читала и перечитывала это удивительное письмо, пришедшее из прошлого. Нелегко было вникать его в стиль и разбирать рукописные строки, хотя Томас Каллиган имел ровный и чёткий почерк. Джеймс дал мне это письмо на следующее утро, когда мы устроились в гостиной после завтрака. Он выглядел намного лучше, чем вчера, видимо, помогли родные стены. Я же тихо переживала из-за отсутствия косметички и прочих необходимых утром вещей.

— Это мой прапрадед, отец моей прабабушки, — сказал Джеймс, когда я дочитала письмо.

— Той, что надела брошь, нарушив предупреждение?

— Да, той самой. Томас умер в тринадцатом году, в октябре, от сердечного приступа. Я ничего не знал о существовании этого завещания. Никто никогда о нём не упоминал.

— А миссис Клей, как она узнала?

— Мачеха… Доротея Клей была когда-то весьма умной и любознательной женщиной, — сказал Монтгомери. — Всегда хотела знать обо всех и обо всём. Впрочем, совсем неплохо, что она нашла это письмо. Но вот тайник найти не смогла.

— А Раскин… он, какое он отношение имеет к вашей мачехе? Почему она рассказала ему?

— Кадди… — мрачно пробормотал Джеймс. — Он же её родственник, дальний. На острове все друг другу родственники. Но я не могу себе простить, что вы, Асья, оказались в такой ситуации. Расскажите, что было с вами. Если, конечно, это не слишком неприятно для вас.

Он был сама вежливость, сама учтивость, само сочувствие.

— Когда никто не встретил меня в Гатвике, я села на автобус, приехала очень поздно, дверь дома была не заперта… — начала я, стараясь быть краткой, но и не упускать детали. Когда закончила свой рассказ, Джеймс долго молчал, то ли переживал,