— Но она же такая маленькая!

— Наверно, это и должно было показаться публике смешным. Ее жену всегда изображала какая-нибудь здоровенная баба. В итоге получалось как на карикатурах: муж-подкаблучник, и все такое. Пьесы ставили в «Клубе рабочих» — в те времена он еще не был таким убогим заведением.

— Правда? А ты ее когда-нибудь видела на сцене?

Вообразить невозможно! Такой бабушку я не знала.

— Нет, что ты, я тогда была еще совсем малышкой. Но, судя по всему, она пользовалась бешеным успехом. Раза два за спектакль публика начинала буквально рыдать от смеха. Спроси Мод, она-то наверняка помнит. — Она отдала усы Дэниелу, как будто предлагая ему канапе. — Ну-ка, юноша, примерь.

Дэниел вежливо взял усы и приложил к верхней губе.

— Ну как? — попытался спросить он, поворачиваясь ко мне, но тут усы отклеились и упали на пол. Ну вылитый паук. Не удивилась бы, если б они убежали в угол.

— Жуть! Какая-то помесь профессора Уинстона[38]и Шер. Никогда не отпускай усы, обещаешь? — Я нагнулась и подняла усы с пола. — Если сделаешь это, я тебя брошу, понял? — Я приложила усы к своей губе, от них пахло затхлостью. — Только представьте бабушку одетой, как мужчина!

— Откуда они выпали? — спросила мама, шагнув к старым наволочкам и простыням. Некоторые из них были все еще запечатаны в целлофан. — Отсюда? Постойте-ка, а это еще что?

Она подняла несколько сложенных в стопку простыней. Оказалось, что между ними прячется розовая плетеная сумочка с деревянными ручками. Она так долго пролежала между простынями, что на них остался отпечаток, как отпечатки доисторических растений на камнях. Из сумочки торчали рыжие усы. Когда мама взяла ее в руки, на кровать выпал какой-то толстый деревянный чурбачок.

— Что это?

Мама нахмурилась:

— Кажется, они называли такие штуки чижами.

— Чем-чем?

— Ну, была такая игра, давным-давно.

Призраки бабушкиного прошлого столпились в комнате.

— А как в нее играли? — спросил Дэниел, пытаясь крутануть на покрывале чурбачок.

— Наверно, били по чижу битой, а потом бежали за ним. — Мама порылась в сумочке и извлекла из нее маленькую куколку из гипса с плоским белым треугольником вместо носа. Мама показала ее нам. — Таких кукол называли пупсиками, голышами. У них были толстые животики и искусно вылепленные волосы. Эта кукла — очень старая.

— А много за Нее сейчас дадут?

— Не думаю. Ты не в очень-то хорошем состоянии, верно, дружок? Не переживай, нам сейчас тоже тяжело. — Мама положила куколку на кровать и осторожно высыпала содержимое сумочки между мной и Дэниелом. Потом встала на колени рядом с кроватью, чтобы лучше было видно. На покрывале лежали старые бумаги, открытки и разные мелочи. Я заметила среди этого всего розовые детские ботиночки.

— Какие миленькие! Это мои?

— Нет, мои. И мех еще совсем мягкий. — Мама печально коснулась ботиночек.

— Ой, открытки! Наверное, с Первой мировой, — сказал Дэниел, осторожно рассматривая кипу открыток с вышивкой. — Невероятно. Это же живая история.

Мама показала мне письмо, которое писала Санта-Клаусу, когда ей было лет шесть.

— Красными чернилами? Буквы такие неровные. А это что за фигурка в углу? Похоже на зомби.

— Это не зомби! — возмутилась мама. — Это Барби. Я целыми днями мечтала об этой кукле. Казалось, если мне ее подарят, я стану самым счастливым человеком на свете. Конечно, в те времена у нее еще не гнулись ручки и ножки, не было длинных-предлинных волос. Сейчас все просто с ума посходили — можно купить пентхаус для Барби, трейлер для Барби, салон красоты для Барби, ночные клубы для Барби… Только от нее самой уже почти ничего не осталось. Помню, я делала ей домик из обувных коробок и оклеивала его обоями. Да-да, Шарлотта, не смейся. А Кена можно было купить только в Штатах, почему-то к нам его не привозили, поэтому мне пришлось обходиться Экшн Мэном, которого я купила на распродаже.

Иногда его широко расставленные мускулистые руки были очень кстати. — Мама задумчиво разгладила письмо. — Да, жаль, что я не сохранила ту куклу, она была бы сейчас очень ценной. Не то что те блондинки в розовых юбках, с которыми ты играла, когда была маленькой. У моей Барби были черные волосы. И челка. И модное платье, а-ля Мэри Квант[39]. Не очень-то красивое, прямо скажем, но вполне могло бы стать фамильной ценностью.

— Здорово, — восхитилась я, потом засмеялась. — Мамочка, ну не надо так расстраиваться.

— Только представьте! Эти открытки были свидетелями страшного кровопролития, — вмешался Дэниел. — А вот здесь какой-то отпечаток пальца. Наверное, палец был в крови. Ух ты! Вот бы отнести их в школу и показать всем. Миссис Карлайл они бы наверняка понравились. — Он перевернул одну из открыток и стал читать.

— Не надо. — Мама осторожно отняла у него открытку. — Прости. Сначала я сама хочу прочитать, что на них написано. Может, это личное. Дело в том, что дедушка нашей бабушки погиб на этой войне.

Свет в комнате мигнул, а в трубе загудел ветер. Дэниел смущенно уставился на свои колени. Чтобы как-то развеселить его, я стала наматывать Дэниелу на запястье найденный мной эластичный бинт. Он не возражал, и я продолжала. Замотав ему руку до самой подмышки, я изящно завязала бинт у него на плече. Через пару минут он и правда развеселился и решил нанести мне ответный удар при помощи длинной розовой ленты. Дэниел принялся наматывать мне ленту на пальцы, наши пальцы переплетались — его длинные, костлявые, и мои тонкие, нежные, и я подумала: «Как же я люблю тебя, дурачок!»

* * *

Тут ко мне снова подошла Эмма. Я чувствовала ее дыхание у себя на плече. Порывшись в старых бумагах, я обнаружила Евангелие в черной простой обложке, но с золотым обрезом. В одном месте страницы смыкались неплотно, как полуоткрытый глаз. Раскрыв книгу, я обнаружила розовый листок. «Заверенная копия регистрационной записи… Регистрационная служба…» Свидетельство о моем удочерении. Парочка на кровати ничего не заметила — дети с упоением обматывали друг друга лентой. Ну и отлично. Какая теперь разница. Закрыв книгу, я затолкала ее обратно в сумку. Эмма опять вздохнула.

* * *

Мама вдруг стала какая-то странная и сказала, что ей нужно немного побыть одной, поэтому мы с Дэниелом пошли ко мне в комнату. Теперь там вообще некуда было ступить, но он как-то умудрился втиснуться в угол рядом с дверью. Я не стала говорить ему, что в мусорном пакете, на который он облокотился, лежит все, что я хранила на память о наших встречах с Полом. Прежде чем выкидывать, я залила пенкой для волос его открытки, записки, фотографии и билеты в кино. Теперь в комнате пахло, как в дешевой парикмахерской типа: «Стрижем, как сможем». Дэниел сморщил нос, но ничего не сказал. Я взяла потрепанный журнал и открыла на статье: «Лучшая десятка: увидеть эти ногти — и умереть».