как тот относится к тому, что его детей в общественной калифорнийской школе учат на испанском языке. Его ответ стал вступлением для заметки Кларенса: «В школе моих детей учат испанскому, чтобы они выросли официантами и посудомойками. Дома я учу их английскому, чтобы они выросли врачами и учителями».

Среди статей Кларенса, вызвавших самую большую полемику, были статьи об абортах. Он просмотрел одну из них, написанную после того как Сюзен Смит утопила своих детей в озере Каролина:

«Сюзен Смит убила двух своих сыновей. Среди всего шока и смятения, выраженного в масмедиа, я могу только спросить: «А почему, собственно, столько шума? Почему все так огорчены? В конце концов, люди по всей стране, включая обозревателей этой газеты, на протяжении многих лет отстаивали право этой женщины убить тех же двух детей. Единственное отличие заключается только в том, что Сюзен Смит убила бы их тогда, когда они были моложе и меньше. На основании этого я могу прийти только к одному заключению: Сюзен Смит, выражая свое право на свободу выбора, ни в чем не виновна. Единственная ее вина — неверный выбор времени. То, что она сделала со своими сыновьями, было просто абортом на очень большом сроке».

В заключение статьи Кларенс написал: «Настало время поборникам абортов честно признать, что Сюзен Смит — героиня Америки, сражающаяся за свободу выбора».

Он посмотрел на папку, заполненную гневными откликами. Уинстон, Джесс и все остальные, кроме Джейка, пытались отговорить его не давать эту статью в печать, но Кларенс не

214

сдался. Он спросил: «Вы собираетесь подвергнуть цензуре своего первого в истории чернокожего обозревателя? Если вы это сделаете, то я буду вынужден подать жалобу».

Он играл жестко и нажил нескольких врагов. Они пытались смягчить статью, но Кларенс отстоял вступление и заключение.

— Эй, Кларенс.

— Джейк! Как поживаешь, приятель? — Кларенс высунулся из своей кабины и хлопнул по ладони своего друга.

— Извини, что отрываю от работы, — сказал Джейк, — я знаю, что тебе до сдачи материала остался час.

— Нет проблем, — ответил Кларенс, — что случилось?

— Я только что услышал от Пэм в «Метро», что Коалиция латиноамериканцев Портленда собрала митинг. Очевидно, они выражают обеспокоенность тем, что полиция докучает латина-сам, расспрашивая их об убийстве твоей сестры.

— Но никто же не говорит, что в этом виновата вся латиноамериканская братия. Виновны только двое.

— Я знаю. Наверное, они думают, что для них это плохая реклама, и это создает расовое разделение.

— Как всегда. Когда кого-то убивают белые парни, никто не говорит: «Посмотрите, что творят эти белые». Но как только это сделает черный или латинос, у всех сразу же возникает мысль: «Ну вот, опять».

— Да, — сказал Джейк, — Райлон явно подумывает о том, чтобы предоставить им место для высказывания своего мнения. Они считают «Трибьюн» более прочерной, чем пролатино-американской.

Кларенс покачал головой.

— Это напоминает мне дележ пирога — каждый хочет ухватить кусок побольше.

Олли провел Кларенса и Мэнни в комнату для допросов, захватив с собой винтовку, которую им показывал оружейник.

— Я выкрутил несколько рук и заполучил эту малышку у СГБР на один день. Я подумал, что, угрожая вам этой штуковиной, смогу уговорить вас поцеловать меня и сказать пару лестных слов, — ни у Мэнни, ни у Кларенса не дрогнул ни один мускул. Им явно было не смешно. — Ладно, согласен. Плохая шутка. Прежде, чем мы поговорим об этой винтовке, могу я изложить суть дела, Кларенс, только между нами тремя?

215

— Да, конечно.

— Капитан говорит, что со стороны латиноамериканской общины последовала резкая реакция. Мэнни и я вплотную занялись расследованием этого убийства, и все вылезло наружу. Они хотят знать, кто выдвигает обвинения в адрес латиноамериканцев.

— Они имеют право узнать, — сказал Мэнни.

— Послушай, Мэнни, нас это тоже касается, — ответил Олли. — Нам совсем не нужно, чтобы Муки запугали до молчания. Я пообещал ему, что его имя пока не будет оглашено, и потому ему и его семье не стоит бояться старого сценария устранения свидетелей. Если мы кого-нибудь накроем, и Муки придется выйти на свет, то мы позаботимся о его защите. Но зачем рисковать раньше времени?

— Вонючее дело, — сказал Мэнни, — и они чувствуют эту вонь. Какой-то черный парень обвиняет парней-латиносов в убийстве в «черном» районе города, где заправляют «черные» банды.

— Я вижу, младший детектив, вас раздражает слово «черный», — сказал Кларенс. Если у вас проблемы с чернокожими, и вы не считаете, что латиноамериканцы совершают преступления, то, может, вам лучше оставить это дело?

— Лучше оставить дело? Я детектив. Если кому-то и нужно оставить это дело, так это вам. Вы...

«Ну, давай. Скажи это».

— А ну, успокойтесь оба, — встал между ними Олли, — давайте забудем о званиях. О’кей? Может, вы друг другу не нравитесь, но не забывайте, что мы на одной стороне, — двое мужчин стояли и, не мигая, смотрели друг на друга. — А теперь, Мэнни, расскажи Кларенсу, с кем ты разговаривал.

Немного поколебавшись, Мэнни, наконец, выдавил:

— Я встречался с лидерами всех больших латиноамериканских банд — от «Нуэстра фамилиа» и мексиканской мафии до местных шаек. Они смеются над нами и утверждают, что если бы кто-то из их кварталов совершил налет в северном Портленде, то они бы знали об этом. Для них это просто какая-то шутка.

— Значит, вы доверяете слову бандитов? — спросил Кларенс. — Думаете, они признались бы в этом убийстве? На чьей вы стороне?

— Я доверяю бандитам, мистер Важный Журналист? А кто

216

из нас заплатил сотню баксов за хорошую историю черному бандиту?

— Муки не бандит, — Кларенс посмотрел на Олли, — или вы со мной не согласны?

— Я как раз собирался это сказать, — ответил Олли, — я расспросил о нем