– Кто? Винни и Киллиан? – Одной рукой Моне гладит Лу по волосам, а другой шумно шарит в большой пачке чипсов с паприкой.

Лу кивает, и Винсент тихо вздыхает.

– Пожалуйста, не надо больше об этом! Это нелепо, – говорит Винсент.

– Гмм, я даже не знаю, будем ли вместе навсегда мы с Ивонн, – говорит Тео. Он плюхается животом на диван и свешивает руку.

Винсент ахает еще раз и еле сдерживается, чтобы не рассмеяться. Моне замечает, что Винсент хихикает в кулак, но от этого только хуже: вместо того чтобы не засмеяться, Моне открывает рот и дает волю хохоту. Теперь и Тео лопается от смеха.

– Я только о том, что жизнь полна неожиданностей и кто знает, что может с нами произойти, не так ли? Мы уже о-о-очень давно женаты, – перевернувшись на спину и глядя в потолок, говорит Тео. У него привлекательное спокойное лицо, как у папы. На него можно долго смотреть, а еще оно успокаивает, хотя Винсент не может объяснить почему. Может только сравнить с мордой дружелюбного сонного медведя в детской книжке, которую она читала Колму и Олив, когда они были маленькими. Там медведь был из искусственного меха, чтобы дети могли его потрогать. Вспоминая книгу, Винсент проводит рукой по ковру на полу. И это так приятно, что она все водит и водит по нему рукой.

– Просто я уверена, что Ивонн думает, будто я хочу тебя трахнуть, – говорит Моне, обращаясь к Тео. Она больше не гладит Лу по волосам, а стоит, подняв руки, и двигается в такт музыке.

– Погоди, quoi?[132] – заикаясь, переспрашивает Лу. У него расширились глаза, так неожиданно было вдруг услышать про кровосмешение. Моне смеется над французским словом и, подмигнув Лу, повторяет его.

Тео издает короткий смешок и трет руками лицо.

– Не настолько, конечно, но она всегда ревновала к вам обеим… моим сестрам.

– Ты не мог бы довести до ее сведения: то, что у меня уже полгода не было секса, не является достаточной причиной, чтобы пытаться залезть в койку к брату. То есть… надо, чтобы прошел хотя бы год, чтобы я для этого созрела, – закинув голову назад и фыркая, говорит Моне.

– Вот именно! – соглашается Тео.

Моне залезает на диван к Тео, подталкивает его так, чтобы лечь боком к нему на колени; дотянувшись рукой, он шлепает ее по попе один раз, потом опускает ладонь ей на голову. Эти трое постоянно шлепают и щиплют друг друга за задницу, целуются в губы и ходят друг перед другом в одном белье. У них так было всегда. Не в каждом семействе найдешь столько чувств, столько любви и просто хорошего отношения между братьями и сестрами, но Винсент рада, что у них это есть. И еще довольна, что Колм и Олив между собой ладят. Она думает о Талли, о том, что он был лишен этой семьи. Ах, как она хочет, чтобы они узнали друг друга поближе. Киллиан что-то разрушил, но они могут все поправить, да, могут.

– Не переживай. Я передам это Ивонн, Нэйнэй, – говорит Тео, называя Моне давно присвоенной ей кличкой. Винни и Нэйнэй – вот как он их называл. А они его – Теодора, когда уж очень хотелось подурачиться.

– Я еще собирался сказать, что, возможно, мы с тобой тоже будем вместе навсегда… но ты велела замолчать, и я подумал «ладно, буду хорошим мальчиком и послушаюсь», – обращается Лу к Винсент, когда она садится рядом.

– Ты будто статуя, – говорит ему Винсент, говорит впервые, словно разговоры об этом с сестрой и состояние немного навеселе позволили ей наконец признаться в этом вслух.

– Comment?[133] – говорит Лу, и Винсент чуть ли не видит, как слово пролетает по воздуху от него к ней – каждая буква отдельно, как в детском мультике.

– Волосы у тебя и правда адски мягкие, – шепчет она и касается их там, где они падают на шею. Вспоминает ощущение, когда выбившаяся прядь волос щекочет ей нос, когда он на ней.

Она хочет, чтобы он был на ней прямо сейчас, и говорит ему и об этом тоже.

– Oui. Maintenant, s’il te plaît[134], – дыша ей в ухо, говорит он. Тео и Моне в другом конце комнаты. Винсент наблюдает, как они смеются, и продолжает говорить.

– К тому же у тебя красивый член.

– Ви, я так могу потерять способность нормально функционировать. – Лу прижимается к ней всем лицом.

– У него очень красивый цвет. Палево-розовый. Я решила, что сейчас идеально подходящее время, чтобы тебе об этом сказать. Разве ты не чувствуешь это в воздухе? Я чувствую. Вот в этом мерцании, – говорит она, будто паря под потолком. Она шевелит пальцами перед ним, это очень приятно. – Я хочу съесть тебя целиком, как будто ты торт.

– А я хочу съесть тебя как торт. Ты пирожное со сладкой вишенкой. Твой рот – вишенка. Ma cerise[135], – медленно говорит он, целуя ее. Когда доходит до лба, смеется. – Я бы обсудил это поподробней, во всех деталях. Не пойти ли нам наверх? Давай исчезнем? – просит он.

– Oui. On y va.

Амстердам. Пятница, четвертое мая.

Моне уехала сегодня, мы – завтра. Рейс у нее был только вечером, и мы встали рано – настолько, насколько позволили наши все-еще-немного-под-кайфом головы, и сходили в магазин за хлебом, фруктами и кофе, а потом в парк Вондела, где, расстелив одеяло на траве, позавтракали. После этого мы добрели до центра Амстердама. Мне там очень нравится. И Дом Анны Франк, и Грахтенгордель, и все каналы. На улице мужчина пел «Luka» Сюзан Веги… тут же вызвав ностальгию по музыке конца восьмидесятых – начала девяностых…

…Лу тогда ЕЩЕ НЕ РОДИЛСЯ…

…ага.

Когда мы вернулись, я отправила сообщение Киллиану, назначив видеозвонок на понедельник. Он ответил: «Как я рад это слышать, милая», и сообщил, как сильно по мне скучает. Я сказала, что тоже скучаю. Я ему так говорю, потому что не знаю, что еще сказать.

Мы с Моне всегда плачем, когда одна из нас уезжает, и этот раз ничем не отличается. Я рада, что скоро опять увижу и ее, и Тео на свадьбе. И родителей. Если бы не это, прощаться было бы намного тяжелее.

Не знаю, что имел в виду Тео, говоря, что не знает, будут ли они с Ивонн вместе навсегда. Он не из тех, кто бегает за юбками. Я могу,