Все же большинство собралось вокруг елки. Роттерова вывела из камеры и евреек. Поначалу надзирательница не хотела этого делать, но мы уговорили ее, объяснив, что Христос был еврей, а потому и узницы-еврейки также могут быть у рождественской елки. Собрав нас у елки, тюремщица предложила нам спеть. Мы затянули стародавнюю рождественскую: «Христос родился, возвеселимся и возрадуемся!» Надзирательница потребовала спеть то же и по-немецки. Мы отвечали, что не умеем, а коммунистки запели свою песню:

Сидим мы в мрачных норах,

Руки и ноги в тягостных оковах,

Но верны свободе мы и презираем страх,

Пока головы еще целы на плечах.

Переносим муки мы, не ноя,

И поем песню нашу стоя!

К коммунисткам присоединились десятки других заключенных, и мы спели песню Восковца и Вериха, правда, тихо, ибо не знали, как на это прореагирует надзирательница. Но она в какой-то молитвенной позе смиренно стояла под елкой. Тогда мы осмелели и грянули:

Нас не согнут

Ни кандалы, ни кнут!

Сорвем мы все оковы

И обретем свободу снова.

Пока голова еще цела,

Бороться должен ты всегда.

Свободу цепью не скрутить.

Ярмо фашизма должны мы сбить!

От этих песен на лицах узниц появились улыбки, глаза засияли. С помощью песен удалось рассеять гнетущее чувство тоски и подавленности. Мы сумели превратить тюремный сочельник в вечер, насыщенный призывом к борьбе против угнетателей.

В разгар праздника из мужского отделения пришел эсэсовец Ресслер. Мы не оборвали песню, допели до конца, поскольку знали, что он по-чешски все равно не понимает. Слова песни не вызвали подозрения и у надзирательницы. Она хоть и понимала по-чешски, но была глупа как пробка. Ресслер прислушался. Мелодия показалась ему не совсем «сочельниковской». Тогда заинтересовалась и Роттерова. «Что это за песня?» – спросила она. «Народная», – ответила я.

Потом мы запели «Где родина моя». Ресслер стал подтягивать, напевая лишь мелодию, которую знал неплохо: ведь он был родом из города Яблонеца.

Когда мы допели, Ресслер заявил, что он где-то слышал эту песню. Роттерова призналась, что тоже слышала ее. Невероятно, но факт: эти бывшие граждане буржуазной Чехословацкой Республики не знали, что мы исполнили чешский национальный гимн.

Тот вечер временами казался мне сном. На елке горело несколько тоненьких свечек, в их мерцании на тюремных стенах мелькали призрачные фигуры, то невероятно высокие и тонкие, как в сказке о Длинном, то какие-то сплюснутые с длиннющими руками либо с неестественно большими ногами.

Я наблюдала за тюремщиками. Роттерова, забыв, что должна нас караулить, ела глазами Ресслера. Время от времени, спохватившись, она во все горло шепелявым и каркающим голосом кричала по-чешски: «Не разговаривайте там! Иначе доложу о вас!». Но узницы, стоявшие вначале послушно и смирно, под конец осмелели, начали передвигаться с места на место, отыскивали знакомых и, пока одни пели, другие договаривались о согласованных показаниях на допросах.

Когда свечки догорели, Роттерова загнала нас в камеры. Так прошел сочельник. Но теперь мы уже не печалились, вспоминая рождественские сочельники на свободе. Мы узнали о поражении нацистского вермахта на Волге. И это было лучшим рождественским подарком для нас, политических узников.

* * *

В декабре 1942 г. Мила Недвед во время поездки в тюремной автомашине попросил меня передать Ольге Волдржиховой, чтобы та на допросе призналась, что Мила через Вацлавика послал ей три письма, где интересовался здоровьем своей дочурки Ганочки, так как узнал о ее болезни, и чтобы Ольга не упоминала никого из соратников Милы, которые были еще на свободе.

В то время «четырехсотка» доживала уже свои последние дни. Ольгу на допрос не привозили. Затем «четырехсотка» была ликвидирована, и я не смогла передать Ольге поручение Милы. Я сидела в тюрьме на Карловой площади, а Ольга томилась за решеткой на Панкраце. Я расспрашивала узниц, но никто не знал Ольгу.

23 февраля 1943 г., в день сорокалетия Юлека, меня опять вызвали на допрос. Этот день был знаменателен еще и тем. что был 25-й годовщиной героической Советской Армии, которая вписала замечательную страницу в историю человечества, наголову разгромив нацистскую армию на Волге.

Ехала я во дворец Печека обеспокоенная. Чего они хотят? Зачем вызывают?

Во дворце Печека эсэсовец привел меня в «туннель» – длинный узкий коридор на первом этаже, в котором я сидела в первую ночь своего ареста и где теперь, после ликвидации «четырехсотки», находились заключенные коммунисты в ожидании допросов. Эсэсовец указал мне место на длинной скамейке возле двери. У противоположной стены стояла такая же скамья, сплошь занятая заключенными. Всматриваясь в лица узников, я вдруг почти в самом конце коридора увидела Юлека. Он еле заметно улыбнулся мне, удовлетворенно поглаживая бороду. Но все это Юлек проделывал лишь тогда, когда дежурный эсэсовец поворачивался к нему спиной. Я тоже улыбнулась. Мы превосходно друг друга понимали, радовались замечательной победе Советской Армии. Я могла бы вот так сидеть и смотреть на Юлека целые дни, месяцы, годы. Но это было наше последнее свидание. Я, конечно, тогда еще этого не знала.

В тот день я встретилась также и с Ольгой Волдржиховой. Она сидела напротив меня. Когда эсэсовец повернулся к нам спиной, я жестами показала, что мне необходимо с ней поговорить. А когда эсэсовец подошел ко мне, я встала и скороговоркой попросила разрешения пройти в туалет. Может быть, Ольга догадается и попросит о том же. Ну а что если охранник скажет «сейчас» и оставит нас ждать несколько часов так, как они это обычно и делали? Но он не отказал. Более того, он даже спросил: «Кто еще хочет?» Поднялась Ольга. Конвоир довел нас до туалета, однако не вошел внутрь, как делали другие, а остался ждать у двери. Когда мы возвратились в туннель, Юлека там уже не было.

Меня на допрос так и не вызвали. В туннеле я просидела до обеда. Потом узниц увели в темную комнату возле «кино». Вскоре после этого Ольгу повели на допрос. Когда же она возвратилась, то прошептала: «Иду домой!». На ней были надеты два свитера. Ольга сняла их и тут же подарила двум узницам. Пусть-де отогреваются, пока не получат передачу из дому. Некоторое время спустя Ольгу увели.

Примерно через неделю в тюрьму на Карлову площадь под вечер привезли партию заключенных-женщин из тюрьмы Панкрац. Среди них была… Ольга! Я широко раскрыла глаза: «Как же так? Ведь ее