Юлека увезли в тюрьму предварительного заключения в Баутцен и что он уезжал в хорошем настроении.

В Терезинской крепости я пробыла около шести недель. Уже на другой день после моего приезда эсэсовка спросила меня, умею ли я готовить. Она хотела взять меня к себе в прислуги. Готовить для эсэсовской семьи! Я взглянула ей прямо в глаза и ответила, что стряпать не умею.

Я попала в камеру, где сидели две подружки – Тоничка Галова и Мирка Штропова, раньше меня переведенные из пражских тюрем. Каждый день в семь утра эсэсовец уводил нас, десять женщин, из крепости на работу в город. Когда мы выходили из древних крепостных ворот, нас приветствовала гора Милешовка, возвышавшаяся на горизонте. Всякий раз, любуясь горой, я думала о том, сколько бурь разыгралось на ее склонах, сколько деревьев, могучих, столетних, было выворочено, сколько их расщепили молнии, однако гора стоит величаво, непоколебимо. Так и наш народ. Сколько людей истребили гитлеровцы, но весь народ им не уничтожить.

Один взгляд на чудесный пейзаж с пологими холмами, покрытыми фруктовыми деревьями, действовал ободряюще. Дивная природа внушала столько надежд, что мы, узницы, ходили на огород с большой охотой. Каждый день, глядя на гору Милешовку, я думала о Юлеке, вспоминала, как мы вместе когда-то бродили по этому краю. Сколько раз приезжали сюда! Особенно Юлек. Когда ему нужно было написать статью для «Творбы» или «Руде право», он садился в поезд и мчался к городам Мосту, Усти, Дечину. Фучик очень любил эти чарующие чешские горы.

Во время работы на огороде мы мечтали о будущем и вспоминали прошлое. Затерявшись среди деревьев и кустов помидоров, укрывшись от глаз эсэсовца, мы тайно беседовали с евреями, которые приходили сюда работать из терезинского гетто. Они страдали от голода еще больше нас. Когда мы получали из дому продовольственные посылки, то тайно делились с ними.

В полдень нас уводили в крепость на обед, где давали одну и ту же картофельную похлебку. Но мы не унывали. Нас не вызывали на мучительные допросы, жили мы надеждой на скорое освобождение.

Никогда женщины так не интересовались политикой, как в застенках гестапо. Их волновало главным образом то, как наступает Советская Армия, когда американцы и англичане откроют второй фронт и будет ли он вообще открыт? Каждый день проволочки с открытием второго фронта порождал среди заключенных все новых противников американо-английских заправил. Советская же Армия стремительно приближалась. За полгода она прошла на запад более пятисот километров.

В начале июля 1943 г. мы почувствовали, что отношение к нам нацистов еще более ухудшилось. Оказалось, что гитлеровцы предприняли новое наступление на востоке. Мы переживали за Советскую Армию и жили в большом напряжении. По вечерам в камерах мы горячо спорили, терялись в догадках, упрекали тех, которые еще надеялись на Америку и Англию (но таких с каждым днем становилось все меньше), доказывали им, что правительства этих государств плюют на оккупированные народы, что они заинтересованы в обескровливании Советской Армии, но им этого не дождаться. Камера разделилась на два лагеря. Мы укоряли наших противниц за неудачную высадку англичан у Деппа. Какие, мол, это солдаты. Мы говорили с такой горячностью, будто наши «противники» по камере несли за это прямую ответственность.

А с каким ликованием мы узнавали, что Советская Армия освободила Орел, Белгород и что она продолжает победное наступление на запад! Известия доходили до нас окольными путями: от коммунистки-уборщицы, подслушавшей в тюремной канцелярии радиопередачу, от мужчин, работавших во дворе крепости.

Знает ли обо всем этом Юлек? Я жила одной надеждой, что с ним ничего не случится! В душе я призывала на помощь все силы природы, умоляя их стать на его защиту, против фашистских палачей.

Когда приходили радостные сводки с фронта, фашистские надзиратели бесновались, и часто случалось, что заключенные привозили с работы на тачках мертвых узников с неподвижно устремленными в терезинское небо глазами. После этого мы опять взволнованно спорили в камерах, расстроенные, валились на нары, тревожно вскрикивали во сне, просыпались, полные ужаса, и снова забывались в тяжелом сне.

Иногда я наивно надеялась на то, что суд не приговорит Юлека к смертной казни. Сколько времени могут продержать его в предварительном заключении? Когда я видела мертвого узника – очередную жертву фашистских извергов, меня охватывал жуткий страх за жизнь Юлека. Я не получила в Терезине ни одного письма от его сестер, которые, вероятно, знали что-то о нем. Первое сообщение мне прислали, когда свершилось самое ужасное…

Глава XXV. Равенсбрюк

Каждую субботу утром, когда мы выстраивались на крепостном дворе, приходила надзирательница со списком и громко выкликала фамилии узниц, назначенных к дальнейшей отправке. Мне казалось, будто тюремщики встряхивают мешочек с номерами заключенных, запускают в него руку и один за другим вытаскивают номера. Чей номер подвернется под руку, тот и уедет с транспортом. Именно так представлялось мне комплектование очередной партии для отправки в неизвестность. Отобранных женщин уводили в особую камеру, изолированную от остальных. Узницы могли взять с собой лишь зубную щетку, гребень, кусок мыла, кусок хлеба. В изолированных камерах заключенные оставались до понедельника. Затем их увозили на станцию Богусовице.

Точно так же и я в августе 1943 г. уходила с группой узниц из Терезинской крепости. Нас было около двадцати человек. Ворота крепости закрылись за нами навсегда. На вокзале меня схватила за руку юная Зина Боушкова. Ею вдруг овладел жуткий страх. Зина прижалась ко мне, а я, как могла, успокаивала ее. Но эсэсовцы разъединили нас и загнали в разные вагоны. До сегодняшнего дня слышу надрывающий душу голос Зины: «Не покидай меня! Хочу ехать с тобой!».

Поезд тронулся. Мы прощались с живописным холмистым краем. Увидим ли его еще когда-нибудь?

На ночь нас разместили в этапной немецкой тюрьме. Надзиратель указал камеру, и нас отвел туда коридорный из заключенных. Когда коридорный шепнул нам, что он чех, из Праги, мы уже не чувствовали себя такими одинокими в этой тюрьме. Ночью на нас набросились полчища клопов. Они нарушили и без того тревожный сон.

Ранним утром нас опять отправили на вокзал, погрузили в вагоны с зарешеченными окнами, и поезд тронулся дальше, в глубь нацистской Германии. В Берлин прибыли поздно вечером. С вокзала нас отвезли в старую тюрьму на Александерплац. Нескольких женщин надзиратели отвели в огромную камеру, где находилось уже более трехсот узниц разных национальностей. Я и еще одна женщина – Мария – попали в камеру поменьше, где сидели русские девушки и несколько немок. Целую неделю