— Может, еще отыграются, — сказал Джоуи.

— Это вряд ли. Прошу прощения, с каких пор сборные через четыре сезона участвуют в чемпионатах? Я еще не привык, что у Аризоны вообще есть команда.

— Рад, что ты начал прозревать.

— Не пойми меня превратно. Нет ничего слаще проигрыша «Янки», желательно — в один ран, желательно — с подачи Хорхе Посады, чуда-без-подбородка. Но бывают годы, когда тебе вроде как даже хочется, чтобы они выиграли. Это такая патриотическая жертва, которую мы все должны принести ради Нью-Йорка.

— А я хочу, чтобы они каждый год выигрывали, — сказал Джоуи, хотя на самом деле ему было почти все равно.

— С чего это вдруг? Разве ты не за «Твинс» болеешь?

— Все дело в том, видимо, что мои родители ненавидят «Янки». Папа любит «Твинс», потому что они мало получают, а тут уж «Янки», конечно, главные враги. А мама просто ненавидит Нью-Йорк.

Джонатан с интересом на него взглянул. До этого дня Джоуи говорил о родителях ровно столько, сколько требовалось, чтобы не пошел слух, что он что-то скрывает.

— А почему она ненавидит Нью-Йорк?

— Не знаю. Видимо, потому, что она там выросла.

Тем временем на экране Дерек Джетер выбежал на вторую базу, и игра закончилась.

— Какой сложный букет эмоций, — сказал Джонатан, выключая телевизор.

— Я даже своих дедушку с бабушкой не знаю, — продолжал Джоуи. — У матери с ними странные отношения. За все мое детство они один раз к нам приезжали — примерно на сорок восемь часов. Все это время мама дико нервничала. Потом мы их один раз навестили, когда были в Нью-Йорке, и все снова было плохо. Они присылают мне открытки на день рождения с опозданием на три недели, и мать буквально проклинает их за это, хотя они не виноваты — как им запомнить день рождения человека, которого они совсем не знают?

Джонатан задумчиво нахмурился.

— А где в Нью-Йорке она жила?

— Не знаю. Где-то в пригороде. Моя бабушка занимается политикой, в законодательном собрании штата или как-то так. Она очень милая и элегантная еврейская леди, но мама не может находиться с ней в одном помещении.

— Ну-ка, ну-ка. — Джонатан сел в постели. — Твоя мать еврейка?

— Теоретически да.

— Чувак, да ты еврей! Я и не знал!

— Ну, на четверть, — сказал Джоуи. — Сильно разбавленную.

— Ты бы мог прямо сейчас эмигрировать в Израиль, без всяких вопросов.

— Всю жизнь мечтал.

— Это я так. Заряжал бы там пистолет, управлял реактивным истребителем и встречался бы со стопроцентной саброй.

Чтобы проиллюстрировать свою мысль, Джонатан открыл лэптоп и перешел на сайт с фотографиями бронзовых израильских богинь со скрещенными патронташами на обнаженных грудях размера D.

— Не в моем духе, — сказал Джоуи.

— Да и не в моем, — сказал Джонатан не вполне искренне. — Ну, тебе могло и понравиться.

— Да и потом, разве там нет проблем с нелегальными поселениями и бесправными палестинцами?

— Проблема в том, что это крохотный островок демократии и прозападного правительства — в окружении мусульманских фанатиков и враждебных диктаторов.

— Это значит только, что место для острова выбрано неправильно, — сказал Джоуи. — Если бы евреи не отправились на Ближний Восток, а нам не пришлось бы их поддерживать, может, арабские страны так не враждовали бы с нами.

— Чувак, ты вообще слышал о Холокосте?

— Слышал. Но почему они не отправились в Нью-Йорк? Мы бы их пустили. Они бы могли понастроить здесь синагог и все такое, а у нас были бы нормальные отношения с арабами.

— Но Холокост случился в Европе, которая считалась цивилизованной. Когда теряешь половину населения в геноциде, перестаешь доверять свою защиту кому-либо, кроме себя.

Джоуи с неудовольствием понял, что выражает скорее родительское мнение, чем свое собственное, а потому проиграет в споре, победа в котором ничего для него не значила.

— Хорошо, но почему это нас касается? — тем не менее продолжил он.

— Потому что мы должны поддерживать демократию и свободные рынки по всему миру. В чем проблема Саудовской Аравии? Слишком много озлобленных людей без всяких экономических перспектив. Поэтому бен Ладен там и популярен. Я согласен с тобой насчет палестинцев. Это просто гигантский гребаный питомник террористов. Поэтому мы и должны принести свободу во все арабские страны. Но начинать с предательства единственной работающей демократии в целом регионе — не лучшая идея.

Джоуи ценил Джонатана не только за его крутость, но и за то, что ему удавалось сохранять этот статус, не притворяясь тупым. Он всем своим видом доказывал, что быть умным — это круто.

— Кстати, я еще приглашен на День благодарения? — спросил Джоуи, чтобы сменить тему.

— Приглашен? Чувак, да теперь ты дважды приглашен. Родители не из тех евреев, что сами себя ненавидят, они тащатся от еврейства. Тебя с оркестром будут встречать.

На следующий день, оставшись в их комнате в одиночестве и нервничая из-за того, что так и не позвонил Конни, Джоуи открыл лэптоп Джонатана и принялся искать фотографии его сестры, Дженны. Он решил, что просмотр семейных фотографий, которые ему уже показывали, не считается рытьем в чужих вещах. Радость, с которой Джонатан встретил сообщение о его еврействе, казалась обещанием равно теплого приема со стороны Дженны, и Джоуи скопировал на свой компьютер две самые соблазнительные фотографии, изменив расширения файлов, чтобы их не мог найти никто, кроме него. Перед тем как позвонить Конни, стоило вообразить какую-нибудь достойную ей альтернативу.

Женский состав колледжа пока что не удовлетворял его. По сравнению с Конни все симпатичные девушки в Вирджинии словно заранее подозревали его в неблаговидных намерениях и были покрыты плотной броней. Даже самые хорошенькие слишком много красились, слишком строго одевались и на матч «Кавалеров» разряжались так, как будто шли на дерби в Кентукки. Правда, некоторые второсортные девушки на вечеринках напивались и начинали намекать, что не прочь повидаться с ним наедине. Но почему-то — потому ли, что от алкоголя девушки тупели, или потому, что он ненавидел перекрикивать музыку или просто был рохлей, — у него сразу же сформировалось предубеждение против этих вечеринок и этих девушек, и он предпочел тусоваться с парнями.

Довольно долго — примерно полчаса — он сидел, держа в руках телефон, в то время как за окном небо теряло краски в преддверии дождя. Ступор был столь сильным и продолжительным, что, когда его палец набрал номер Конни, это произошло почти без участия воли. Гудки вернули его к жизни.

— Привет! — сказала она самым обычным жизнерадостным голосом, и он осознал, что скучал по его звуку.

— Ты где?

— У себя в комнате.