Трубку поднял его отец и говорил с ним минуты две, а потом передал трубку матери. Джоуи воспринял это как предательство. На самом деле он очень уважал своего отца за его упорное неодобрение и стойкость принципов и уважал бы еще больше, не относись он с таким почтением к своей жене. Они могли бы поговорить по-мужски, но вместо этого отец передал трубку матери и умыл руки.

— Привет, — сказала она тепло, и он сразу же ощутил досаду и решил говорить сурово, но, как это часто бывало, она смягчила его своим юмором и заливистым смехом. Не успев оглянуться, он описал ей происходящее в Маклине — за исключением Дженны.

— Полный дом евреев! — сказала она. — Тебе там очень интересно, наверное.

— Ты же сама еврейка. А значит, и я. И Джессика, и ее дети — если у нее будут дети.

— Это как посмотреть. — После трех месяцев на востоке Джоуи слышал в ее речи миннесотский акцент. — Мне кажется, что в случае с религией важно только то, что ты сам думаешь. Никто не может решить это за тебя.

— Но у тебя же нет никакой религии.

— Именно. Это одна из тех вещей, по поводу которых мы с родителями не спорили, дай им бог здоровья. Что религия — это глупо. Хотя, видимо, моя сестра теперь со мной не согласится, и наш обычай не соглашаться абсолютно по всем поводам не будет нарушен.

— Которая сестра?

— Твоя тетя Эбигейл. Она погрузилась в каббалу и изучает свои еврейские корни, какие бы они ни были. Откуда я знаю, спросишь ты. Она прислала нам электронное письмо счастья про каббалу. Мне показалось, что это неподходящая форма, и я попросила ее не присылать мне больше писем счастья, а она ответила мне и-мейлом о своем Пути.

— Я даже не знаю, что такое каббала, — сказал Джоуи.

— О, она с радостью тебе обо всем расскажет, если захочешь с ней поговорить. Это все очень Важно и Загадочно. Мадонна, кажется, этим увлекается, так что сам можешь сделать вывод.

— Мадонна еврейка?

— Конечно, Джоуи, потому ее так и зовут, — рассмеялась мать.

— Ну, в общем, я стараюсь смотреть на все без предубеждения, — сказал он. — Не хочется отвергать что-то, о чем я ничего не знаю.

— Правильно. Кто знает, может, тебе это все еще пригодится.

— Возможно, — сказал он холодно, отметив в ее словах скрытый упрек в эгоизме.

Его посадили на одну с Дженной сторону длинного обеденного стола, поэтому он не мог ее видеть и сосредоточился на разговоре с одним из лысых дядюшек, который решил, что перед ним еврей, и удостоил его подробного рассказа о недавнем путешествии в Израиль. Джоуи притворялся, что свободно ориентируется в незнакомых названиях и рад их слышать: Стена Плача и ее туннели, Башня Давида, Масада, Яд-Вашем. Запоздалое негодование на мать в сочетании с восхищением домом и Дженной и незнакомым доселе чувством искреннего интеллектуального любопытства возбуждали в нем желание стать настоящим евреем и почувствовать, что может значить подобная принадлежность.

Отец Джонатана и Дженны так долго вещал на дальнем конце стола на тему международных отношений, что постепенно все остальные беседы заглохли. Красные полосы на его индюшачьей шее были куда более заметны в жизни, чем по телевизору, а белоснежная улыбка так бросалась в глаза только потому, что располагалась на неправдоподобно маленьком, сморщенном черепе. То, что такой усохший человек породил на свет Дженну, показалось Джоуи еще одним доказательством его величия.

Он говорил о «новой клевете», циркулирующей в арабском мире, — 11 сентября в башнях-близнецах якобы не было евреев — и о необходимости в это тревожное время противопоставлять злобную ложь благодатной полуправде. Он говорил о Платоне так, как будто лично получил просветление, припав к его афинским стопам. Он называл членов президентского кабинета по именам, объясняя, как «мы полагались» на президента, который должен был использовать этот уникальный исторический момент, чтобы разрубить геополитический узел и радикально расширить сферу свободы. В нормальное время, говорил он, большая часть американского общества была разрозненной и невежественной, но теперь у «нас» появилась уникальная возможность — первая с конца холодной войны — принять «философа» (какого именно философа, Джоуи то ли не понял, то ли не расслышал), который объединит страну единой миссией, чью праведность и необходимость доказала его философия.

— Нам надо гибко подходить к фактам, — с улыбкой сказал он дядюшке, который слегка заспорил с ним о ядерных возможностях Ирака. — Современные СМИ представляют собой расплывчатые тени на стене, и философу придется быть готовым управлять этими тенями ради высшей правды.

Между мгновенным желанием поразить Дженну и его обрамлением в слова прошло лишь одно ужасающее мгновение свободного полета.

— Но откуда вы знаете, что это и есть правда? — спросил Джоуи. Все головы повернулись к нему, и его сердце застучало.

— Никогда нельзя знать наверняка, — сказал отец Дженны, улыбаясь. — Вы правы. Но когда мы понимаем, что наше понимание мира, основанное на том, к чему лучшие умы десятилетиями приходили опытным путем, абсолютно совпадает с индуктивным принципом всеобщей свободы, — это хороший знак, что мы мыслим в правильном направлении.

Джоуи энергично кивнул, чтобы выразить свое полное согласие, но неожиданно для себя заявил:

— Но ведь, как только мы начнем лгать по поводу Ирака, мы будем ничуть не лучше арабов, которые лгут насчет евреев и 11 сентября?

— Вы очень умный юноша, не так ли? — спросил отец Дженны, совершенно не смущаясь.

Джоуи не понял, было ли это сказано с иронией.

— Джонатан говорит, что вы очень хорошо учитесь, — нежно продолжал глава семьи. — Вам наверняка приходилось досадовать на людей, которые не так умны, как вы. Людей, которые не только не могут, но и не хотят понять некоторые вещи, логика которых для вас очевидна. Людей, которым безразлично, что их собственная логика хромает. Вам знакома такая досада?

— Но ведь все дело в том, что они свободны, — сказал Джоуи. — Для этого и нужна свобода — чтобы все могли думать что хотят. Хотя это и правда иногда бесит.

Все засмеялись.

— Это правда, — сказал отец Дженны. — Свобода действительно иногда бесит. И именно поэтому мы обязаны воспользоваться возможностью, которая представилась нам этой осенью. Заставить нацию свободных людей избавиться от неверной логики и приобрести правильную, что бы для этого ни потребовалось.

Не в силах более находиться в центре внимания, Джоуи еще более энергично кивнул:

— Вы правы. Конечно, вы правы.

Отец Дженны продолжил излагать факты и мнения, но Джоуи уже ничего не слышал. Он весь трепетал от восторга: он говорил, и Дженна его слышала. Утерянное осенью чувство владения игрой возвращалось к нему. Когда Джонатан встал из-за стола, он неловко поднялся и пошел за ним в кухню, где они наполнили недопитым вином два больших стакана.