Однажды Настя сказала Ляле:

– Я знаю, ты печёшь.

– Откуда? – изумилась Ляля.

– Мне Лиза рассказала, когда у вас денег не было на сладкое, ты сама стала печь.

– Для выпечки тоже продукты надо покупать, – почти сразу нашлась Ляля. – Мы с бабушкой всё самое хорошее берём. Это дороже, чем покупать. Просто в покупных тортах химия. – Ляля говорила чересчур быстро, лишь бы Настя её не перебила. – У меня на химию аллергия. Вот я и стала сама печь. С бабушкой то есть. Чтоб без химии.

– Нет, Ляля. Я не то, чтобы обидеть. Я наоборот: выпечка – это же так муторно. Тесто, потом печка, и всё на ногах.

Ляля удивилась: почему выпечка – муторно? Совсем нет. Это же искусство! И при чём тут ноги? Неужели сложно постоять, когда тесто раскатываешь? Ляля, когда печёт, не устаёт, а отдыхает. А устаёт Ляля у репетитора на английском. Вот это жуткая работа, каторжная: учить слова, заучивать тексты, ещё и не путать времена…

– А принеси попробовать.

– На день рождения, Насть. А сейчас времени нет.

Времени, конечно же, полно. Но Ляля так часто слышит это выражение – «времени нет», и от мамы в том числе, которая в выходные проводила по три часа с телефоном, покуривая и потягивая кофе в своей комнате, что это выражение привязалось незаметно, вошло в обиход заученных слов, которые говорятся вместо грубого «отстань от меня». Времени нет – так говорили теперь многие одноклассники, если в выходные нужно было прийти в школу или на лыжные соревнования. Сначала Ляля удивлялась про себя: надо же, как люди живут интересно, у них ни на что не хватает времени, они все в делах. Они бегают по улицам, газуют на машинах, они ходят вечерами в областной театр драмы и в кино ходят, даже в магазине одежды они двигают вешалки быстро-быстро, проходят мимо рядов обуви смерчем. Ляля и мама всегда выбирают одежду медленно. Мама подолгу изучает перед примеркой одежду на вешалках, Ляля тоже… У Ляли компьютерные курсы, танцы, репетитор, а времени всё равно много, особенно его навалом по выходным.

Ляля насторожилась после этого безобидного разговора: значит, Лиза и Настя сплетничают о ней. Как Ляля и предполагала, Настя такая же, как её мама. Разговор с Настей стал забываться. Но неприятный осадок тёк медленно по душе, по сердцу, скрежетал в мозгах. Да! Её обсуждают за глаза. В принципе, Ляля это всегда знала, с сада, что про них говорят между собой. Но одно дело знать, просто знать опосредованно, а другое дело – когда тебя к стенке припирают фактами, о которых ты с подругой никогда не говорила. Неприятно. Но порвать отношения тоже было нельзя. С кем тогда быть? С кем ходить по школе? С кем болтать? Ляля уже привыкла, что знает все новости, всё про всех. Быть одной, не в стае? Нет. Ляля больше не сможет так. Потоцкая с ней больше не общается и, когда видит Лялю с Настей, делает презрительное лицо, смотрит с колючей злостью. Да и она на два класса старше, Потоцкая, она в седьмом. Она первая стала от Ляли отстраняться. Первого сентября класс Потоцкой не дежурил, а Сони не было в коридорах – Ляля бегала, искала её все перемены, обходила все коридоры и школьные закутки. Нет. Потоцкая тоже так себе вариант. Остался Руслан. Руслан в параллельном классе, теперь у него своя компания. Всё-таки, когда учишься в разных классах, как-то уже и не о чем особенно говорить. Не мультики же и рекламу обсуждать, как раньше.

Эра мобильников спасла Лялю от подслушивающей зависимости. Мама со скоростью мобильной связи, такой дорогой и такой желанной, удалялась от неё. И теперь книга о вкусной и здоровой пище лежит на холодильнике, скучает – никто и ничто больше не загораживает старый тихий аппаратик, так необходимый когда-то и молчавший теперь сутками напролёт – пока бабушка кому-нибудь не звякнет.

Чем старше Ляля становилась, тем чаще ловила на себе внимательные взгляды мамы. Неужели мама знала о подслушиваниях и молчала, а теперь злорадствует про себя? Но Ляля ни разу не попалась. Мама в другой комнате. В дальней комнате. А бабушка с Лялей в большой комнате, а кухня с большой комнатой отделяются стеной. Но что же тогда интересует маму? Неужели её дочь Ляля? Дочь, которой раньше, в редкие, очень редкие дни прогулок, если она бежала на турник на детской площадке и кричала: «Мама! Иди сюда, посмотри!», мама брезгливо отвечала: «Не видишь, Ляля, я в туфлях, у турника грязь непролазная…»

Неужели теперь маме интересна она, Ляля, и смотрит мама не для того, чтобы обличить или отругать? То есть, конечно, мама рисовала для Ляли плакаты и стенгазеты, иногда что-то рассказывала, что-то объясняла, хотя бабушка в сто раз больше объясняла, и намного понятнее… но этот мамин взгляд… внимательный, цепкий, оценивающий. Не обвинительный, нет, ни в коем случае. Ляля ничего плохого не делает, маму не обижает. Сама ходит на танцы, сама ходит с Лизой на компьютерные курсы, даже гуляет иногда с Настей на Лисьей поляне, где со скоростью мобильной связи возводятся бревенчатые домишки и резные скульптуры. Что же тогда? Может, просто профессиональное? Мама всем советует если не подстричься, то подровняться. Мама постоянно отрезает какие-то одной ей видимые волоски у бабушки, у Ляли. Ну профессионал, вот и видит микроизъяны. Но нет! И не это. Ляля похорошела – в этом, скорее всего, причина, взгляд мамы ужасный… ужасно внимательный.

Как-то Ляля сидела, читала книгу «Уроки французского» – задали в школе. Им сказали, что обязательно смотреть фильм, а читать по желанию. Ляля же читала. Где она фильм возьмёт? Лиза сказала: по интернету. Но у Ляли виснет кино, весь компьютер в вирусах, он, когда кино, вырубается.

И вот Ляля читала про мальчика, которому позарез нужно молоко, и думала, размышляла. Ей тоже иногда не хватало порции на школьном завтраке и тоже хотелось есть. Было обидно, особенно если на завтрак блинчики, а перед завтраком – физра, и, конечно же, пока Ляля переодевалась, пока спускалась в столовую, порций уже нет – тю-тю. Но Ляля молчала. Ничего сделать нельзя. Узнать, кто сожрал её порцию, тоже нельзя. Надо или не ходить на физру, или научиться переодеваться за одну секунду. Но нет худа без добра. Ляля учится готовить блинчики дома. Пока у неё не получается так, как в столовке, но Ляля поняла, что настоящие блинчики – они без дрожжей, а в столовке блинчики на дрожжах…

– Что читаешь?

– «Уроки французского».

Мама поморщилась:

– Мне не нравится этот рассказ.

Ляля молчала. Она привыкла молчать, это самое безопасное.

– Что это вообще такое? Мальчик играет на деньги.

Эту сцену Ляля уже прочитала, и она ей понравилась больше всего.

– Мама, он же был голодный. Он без молока бы погиб!

– Ну ладно, хорошо, – тихо и нервно отозвалась мама.

Ляля хорошо знала этот мамин тон. Иногда мама, когда с ней был не согласен собеседник, а точнее, собеседница по телефону, так же начинала изводить, таким же холодным, нарочито спокойным тоном.

– Ну ладно, пусть. Но он подставил учительницу, подвёл. Она же ему предлагала суп. А он отказался.