– Что ты, в самом деле, Зоя? Уверена – это случайность. Ляля на тебя внешне совсем не похожа.

– Бабушка! Ты как маленькая. Сразу видно наивного коммуниста, – усмехнулась мама. – В школе с первого класса все всё знают.

– Мама! Но ты же можешь отомстить за меня? – вырвалось у Ляли.

– Что значит – отомстить? – Бабушка вгляделась в Лялины глаза внимательно и осторожно, как в микроскоп.

– Ну… мама может посоветовать репортаж снять. Репортажей все боятся.

– Такое случалось, Зоя?

Ляля заметила наглую усмешку, блуждающую на мамином лице.

– А ты думала, что нашу Лялю все любить будут, как меня?

– Нет, я так не думала, Зоя. Время не то, чтобы любить. Время злое, конкурентное.

– Ну вот, раз такое время, бабушка, я и отсеиваю агрессивных. Ты своими методами, я – своими. У меня тоже есть методы.

– Объясни!

– Ну ты отсаживала в товарняк агрессивных особей, а я – сюжетцы подкидываю, а то и на ушко кому надо в мэрии шепну. Все же по телеку красивыми хотят быть, бабушка. Не запрещено ведь, бабушка?

– Зоя! Доиграешься!

– Я не играю, бабушка, я совершенно серьёзно. Просто хочу изолировать агрессивных, чтобы они жизнь Ляле поменьше портили. Хватит испорченных нервов нам с тобой.

– Зоя! Ну что ты! Как можно так!

– Очень можно, когда у тебя ребёнок. Отсадить не получается, не гуманно людей в клетки отсаживать, – мама сделала страшную паузу, – на убой.

Бабушка стала напуганной:

– Ты осторожнее, Зоя. Александра Михайловна – противоречивый, импульсивный человек, а теперь ещё старение, любой человек в старости агрессор, не вздумай что-то предпринять против неё.

– Лялю не тронет, и я её не трону. Но чует моё сердце, что до выпуска она вряд ли Лялю доведёт.

Ляля была напугана: что за монстр будет у неё теперь в классных? В списке, прикреплённом к дверям школы, значилась руководителем Киселёва Александра Михайловна, мама и Лиза называли её Кисой. Это имя Ляля слышала раньше и от тёти Гали – когда они с мамой заходили к ней в гости, сейчас-то Ляля к этой страшной, пропахшей табаком тётке отказывается ходить, да мама и не настаивает.

Ноги подгибались, когда Ляля ползла на линейку. Наполовину новый класс. Руслана не будет. Все нормальные в «А». Успокаивало только, что математики будет на урок меньше, чем в «А», – это счастье. Классной оказалась ярко накрашенная бронзовая (даже забронзовевшая) женщина с дряблым вульгарным декольте, которое оттеняла чёрная блузка. Но бело-чёрный костюм с рисунком как у зебры Лялю почти заворожил – такой необычный, очень заметный, яркий. Классная понравилась Ляле, сразу было видно, что это решительный человек, она построила и детей, и нервничающих родителей, вынула изо рта у чьего-то папы сигарету, заставила «жвачных животных» выплюнуть жвачки, и всё это с юмором, без лишних слов и криков.

– Не волнуйтесь, господа. Ваших детей в обиду не дам. За каждого глотку перегрызу. В переносном, конечно же, смысле.

Ляле сразу стало спокойно, да и все как-то успокоились. От грубоватой учительницы шли мощь, сила, надёжность – такое состояние Ляля помнила по детству, когда бабушка ещё была в строю и работала. Ляля подвинулась поближе к классной и почувствовала аромат духов – таких же, как у мамы. Ляля знала, что это очень дорогие духи. На линейке рядом с Лялей встала Настя.

– Я так надеялась, что в списках ошибка, – не удержалась Ляля. – У тебя же с математикой хорошо.

– С математикой у Настёны отлично, – раздался над Лялей голос.

«Ну я и попала!» – подумала Ляля и смело глянула на маму Насти. В очередной раз Ляля поразилась тому, какая у Насти молодая и красивая мама.

– Это чтобы я всесторонне развивалась, – объяснила Настя и, когда вошли в класс, села с ней за парту. Ляля запаниковала, стала оглядываться, куда бы пересесть, но свободные места остались плохие, там сидели незнакомые или знакомые по саду дети сотрудников колонии – Ляля их опасалась, они уж точно знают, что бабушка была в тюрьме, пусть и не в колонии, но всё же. Чем старше Ляля становилась, тем чаще чувствовала себя неудобно, неловко, ей казалось, что весь город знает, что бабушка сидела в тюрьме, и, конечно же, вопрос «Где твой папа?» редко, но задавался абсолютно разными людьми и в самые неподходящие для этого моменты. Он приводил Лялю в оцепенение, после этого вопроса Ляля мучилась и переживала. Папа – как мало и в то же время много надо для счастья. Просто чтобы папа пришёл на линейку. Для многих это обыденность, для Ляли – недосягаемая мечта.

На линейке Ляля болтала ещё с Лизой, но Лиза устроилась, как всегда, с мальчиками, с Лялей-то Лиза общается, но отстранённо ровно, только из-за того, что мамы дружат и на танцы вместе ходят. Ляля сидела и наливалась злобой. Она было решила толкнуть Настю, выгнать, прогнать от себя, но вовремя остановилась – что о ней подумает новая классная, ослепительно сияющая вставной челюстью? «Ничего, – успокаивала себя Ляля, – дождусь перемены и позову Потоцкую, мы этой Пресняковой покажем, где лисы зимуют». На перемене Настя увязалась за Лялей и Лизой. Лиза никогда с ней особенно и не ссорилась, если не считать той стычки на утреннике в детсаду, когда поругались мамы. Лиза тоже чувствовала неловкость, они с Лялей обречённо стали слушать, как Настя была в Чувашии и какая там красивая природа. Но рассказ был интересный, про вязаные шапочки и деревянных идолов. Настя за лето выросла, стала выше и Ляли, и Лизы, хомячьи щёки улетучились, узкие голубые глаза превратились в целые бездонные блюдца. Дикого синего цвета! Если норку подкармливать специальными веществами, её мех тоже таким становится, бабушка Ляле рассказывала и показывала карту цветов и оттенков глупых норок. Настя не была тем наглым ребёнком-крепышом, и Ляля поддалась её внешнему очарованию.

Потоцкая так и не подошла на перемене – её класс дежурил, может, если бы Потоцкая появилась, она бы сказала: «Ляля! Что ты делаешь? Опомнись!» Но Потоцкая, наверное, дежурила в столовой или проводила с первоклашками развлечения-приключения – излюбленную первосентябрьскую игру…

Странно… Ляле понравилось сидеть с Настей. Настя никогда не раздвигала локти на всю парту, делилась карандашами, ластиками, линейками, выручила Лялю тетрадью и, главное, вела себя мило, как будто она – вовсе не она. Ляля откладывала разборки с Настей от перемены до перемены, изо дня в день. И сама не поняла, как это получилось, она теперь возвращалась домой вместе с Настей и Лизой. Ляле было не стыдно идти рядом с Настей, на них заглядывались мальчики постарше, на всех троих: на Лялю, Лизу и Настю. Настя изменилась внешне, и эти глаза – такой необычный разрез, такие большие наивные глаза… Якобы наивные. Ляля купилась тогда на внешность в первый и, увы, далеко не в последний раз.

Настя переехала в Лялин дом, то есть они теперь и жили по соседству, через подъезд. Настя скрывала, что это у них вторая квартира. Причиной переезда, а это Настя не скрывала, была Лисья гора. Там летом раскопали городище неутомимые студенты-практиканты. Раньше археологи обходили Пушнорядье стороной – никому не хочется стать случайной жертвой охотника, капкана, а то и зверя. Но Пушнорядье становилось модным местом, даже преподавателей институтов стало заносить в эти благодатные, щедрые на дичь места. Какой-то доцент приехал случайно на Новый год пострелять зверя, зашёл в краеведческий музей, почуял культурные слои, как такса лаз, и решил получить разрешение на раскопки.