— Они и так приносят прибыль, — Эдвард отмахнулся, — по моему участку железной дороги уровень ежедневной проходимости паровозов наиболее высокий, — прибавил он с нотками затаенной гордости.

— Но железную дорогу можно использовать не только как рельсы для грузовых и пассажирских составов.

Эдвард впервые за все время открыл глаза и внимательно на меня посмотрел.

— Да? — обронил он коротко, но заинтересованно, и незаметно для него я выдохнула.

— Да, — уверенно кивнула.

— Хорошо, — с легкостью согласился он. — Но, с твоего позволения, обсудим это, когда у меня меньше станет болеть голова.

— Ой! — мне действительно сделалось неловко, потому что у меня эта мысль как-то выветрилась. — Да-да, конечно. Прости, я совсем заболталась и утомила тебя…

— Верни руку на место, будь добра, — вдруг произнес он с непривычной сварливостью.

Я замешкалась на мгновение, а потом поняла, хмыкнула и вновь продолжила ладонью массировать его затылок.

— Но тебе нужно лечь. Раз уж мы скоро будем делить одну спальню, сегодня великодушно позволю тебе заночевать в моей.

По его губам пробежала улыбка.

— Благодарю, Ваша светлость. Ваша доброта, как и красота, безгранична.

Фыркнув, я поднялась с подлокотника и отправилась умываться в смежную комнату. Когда вернулась — Эдвард уже лежал в моей кровати, и на мгновение я замерла в дверях, привыкая к подобному зрелищу. Затем решительно пересекла спальню, скинула прямо на пол плотный халат и забралась под одеяло. Все это время герцог не отрывал от меня жадного, голодного взгляда.

На щеках вспыхнул румянец; глупо было лукавить, ведь его внимание мне было приятно. Подложив под щеку сложенные ладони, я принялась рассматривать его профиль.

— Уильям попросил совместный пикник. Как подарок на день рождения.

— Подарок? — Эдвард чуть повернул голову. — Между вами такое принято?

Его вопрос уже второй раз за вечер выбил почву у меня из-под ног. И тут я поймала себя на мысли, что не спрашивала Уильяма, как было принято у них до того, как я очутилась в теле Тессы. В моем мире подарки на дни рождения были неотъемлемой частью жизни, и я просто продолжила делать здесь то, что привыкла…

— Да, — мне удалось твердо кивнуть, и даже голос не дрогнул. — У нас так заведено.

— Что ж, — его лицо тронула болезненная гримаса. — Пикник так пикник. Коли буду в состоянии.

Я прикусила кончик языка, потому что ответ на вопрос, который крутился у меня в голове, был и так очевиден. Повиновавшись порыву, я подвинулась ближе и губами коснулась его плеча. Кожа там была прохладной, а от поцелуя Эдвард вздрогнул и скривился — теперь уже от резкой боли.

— У тебя была очень необычная семья, Тесса, — сказал он чуть хриплым голосом. — И я думаю, это к лучшему. Поэтому и ты стала той… которой стала.

« Не совсем поэтому…»

Я не нашлась что сказать, потому что казалось, что любые слова будут лишними и все равно не смогут выразить, что я чувствовала. И я лишь молча потерлась носом о его плечо и еще раз поцеловала.

— Пора спать. Доброй ночи.

Эдвард отозвался не сразу. В темноте он склонился и очень быстро коснулся губами моей макушки.

— Да. Доброй ночи.

Но сон ко мне не шел, и я лишь хотела побыстрее закончить тягостный для него диалог. Когда в спальне зазвучало его тихое, ритмичное дыхание, а грудь принялась медленно вздыматься, я чуть отодвинулась и также перевернулась на спину, пустым взглядом уставилась в потолок.

Многое в герцоге Норфолке становилось мне понятнее с каждым днем, что мы проводили вместе. По обрывкам разговоров и фраз складывалась цельная картина его детства и взросления. Одинокий ребенок в огромном, холодном особняке, чьи родители настолько не могли друг друга терпеть, что мать отселилась от отца чуть ли не в противоположное крыло. Отец, который пил и играл, день за днем уничтожая состояние семьи и втаптывая родовое имя в грязь. Ребенок без подарков на дни рождения, и я почему-то была уверена, что это не было такой уж огромной редкостью в этом мире. Скорее — в семье Эдварда.

А после такого детства — резкое, болезненное взросление. Ему шестнадцать, отец мертв, наследие в упадке, семью одолевают кредиторы. А у него, кроме гордости и чести, нет ни гроша.

И тогда он начинает… работать.

То, чего многие аристократы тщательно избегают годами.

Изучает азы производства, занимает еще денег, вкладывает, падает, совершает ошибки, но упрямо продолжает идти вперед.

Открывает фабрику, затем еще одну. По его рельсам начинают ходить поезда, он расплачивается с долгами, очищает родовое имя, вытаскивает семью из прозябания, в котором она утопала последние годы, десятилетия…

А потом, когда все повторяется, и дело всей его жизни оказывается на грани уничтожения, а он сам — вновь! — почти банкрот, Эдвард продолжает сосредоточенно… работать.

Он не отступает, не бросает все к дьяволу и даже почти не злится.

Он делает то, что делал на протяжении пятнадцати лет. Он борется, превозмогает и не сдается. Лишь с той разницей, что теперь он делает это не только для себя.

Но и для меня с Уильямом.

Странная, щемящая волна затопила сердце, и в груди стало горячо-горячо. К глазам подступили слезы, и я поспешно моргнула, чтобы их прогнать. В носу по-дурацки защипало, и я повернулась, чтобы посмотреть на человека, который за несколько недель сделал для меня больше, чем кто-либо.

Он спал. И, кажется, разгладился даже привычный залом на переносице, и морщина на лбу. Он спал, и его грудь мерно вздымалась, и я наблюдала за ним, словно завороженная, пока у меня сердце стучало о ребра, и внутри все сжималось.

* * *

Утром я проснулась раньше мужа и, решив его не будить, бесшумно поднялась с постели. Сквозь плотные шторы в спальню пробивались солнечные лучи. День обещал быть похожим, а такое было редкостью. Накинув халат, я посмотрела на Эдварда: за ночь гематома на лбу увеличилась и налилась цветом, вокруг наложенных швов образовался отек.

Руки сами собой сжались в кулаки от желания придушить маркиза Хантли.

Скользнув в смежную гардеробную, я надела домашнее платье, с которым могла справиться без помощи горничной, и затем в ванной постаралась умыться так тихо, как только возможно.

С сожалением посмотрев на пока недоступную мне пишущую машинку, я бесшумно вышла из спальни и плотно закрыла дверь. Пусть спит