– А Лёлю ты с ними знакомил? – не сдержавшись, полюбопытствовала я и протянула руку за очередным хрустящим хлебцем.

– Никого я с ними не знакомил. – Грегори с недовольной миной выхватил корзинку с хлебцами прямо у меня из-под руки и переставил ее в дальний угол стола. Игнорируя мое недоумение, он тут же огласил точное число калорий в каждой такой масленой гренке. И тут я потеряла терпение. Я вышла из берегов. И наговорила ему кучу колкостей. Сообщив, что сама могу позаботиться о своем организме и решить, сколько калорий в него закидывать! И вообще, фигура моя вполне меня устраивает. И не только меня, кстати! Многим нравится моя фигура, вот так вот! А он опоздал лет на двадцать со своими воспитательными мерами! Достали уже постоянные ограничения, подавляющие мои естественные желания. Я стала переходить с шипящего шепота на рев, как вдруг увидела побледневшее лицо Стила и резко заткнулась. В следующий момент к нашему столику, держась за руки, приблизилась пожилая пара. Стил, приподнявшись со своего места, поцеловал руку изысканной седовласой даме, обменялся рукопожатием с господином в окладистой бороде и безупречном костюме. Кивнув в мою сторону, произнес:

– Познакомьтесь, друзья мои…

– Alex, – представилась я, так резко вскочив со своего места, что зазвенели приборы на столе, а треклятая корзинка с хлебом полетела на пол. Ее ловко подхватил Стил, ведь он был мастером спорта. Все вежливо рассмеялись.

– Robert Zuckerman, – произнес мужчина, мягко пожимая мне руку. – Nice to meet you, Alex!

– Lesley, – улыбнулась дама, с внимательной улыбкой заглядывая мне в глаза.

– Nice to meet you. Too, – переводя дыхание, вежливо ответила я.

Дальше все пошло прекрасно. Доктор с женой были людьми благовоспитанными. Они щедро выказывали свою благосклонность, делая вид, что не замечают напряжения между мной и Грегори, тактично расспрашивали меня о России и обсуждали итальянскую кухню, сравнивая ее с прочими, известными им кухнями. Лесли поведала, что как-то раз, в Бруклине, ее угостили странным салатом. Странность, на ее взгляд, заключалась не только в высокой калорийности, но и в несовместимости ингредиентов. Я поинтересовалась, что входило в состав того салата? Лесли медленно принялась перечислять. Вареная картошка, яйца, консервированный горох, сырой лук, колбаса, соленые огурцы и жирный майонез, – разве не чудовищно?

– Алекс, дорогая, – светски улыбнулся Грегори, – ты не поняла, о чем речь? О твоем любимом оливье. – И тут же просветил Лесли, что в России так называется самый популярный салат, без которого не обходится ни одно застолье.

– Oh, I am sorry, Alex, – смутилась Лесли. И пояснила, что считает такое сочетание продуктов слишком тяжелой пищей лично для себя, но ни в коей мере не собирается навязывать свое мнение кому бы то ни было.

Грегори, воспользовавшись моментом, пообещал своим друзьям, что он скоро вплотную займется корректировкой моего питания, я привыкну к правильной пище, и Лесли больше не придется извиняться.

Когда дошла очередь до десерта, я наотрез от него отказалась. Сказала, что наелась. Грегори посмотрел на меня одобрительно, но Лесли заставила меня попробовать из ее тарелки что-то божественно-воздушное, от чего я пришла в полный восторг, но, поймав очередной взгляд Грегори, отступилась от дальнейшей дегустации, хотя милая Лесли готова была поделиться со мной своей порцией.

Мы расстались с четой Цукерман возле ресторана, расцеловавшись и получив приглашение к ним в гости, как только я вернусь в Нью-Йорк. Окончательно.

Едва такси с ними скрылось из виду, Грегори нахмурился и ушел в себя. Он мрачно молчал на протяжении трех блоков. Мне, признаться, разговаривать с ним тоже не шибко хотелось. Я размышляла, как жить дальше.

– Завтра я отправляю тебя домой, – произнес он наконец.

От неожиданности я непроизвольно сжалась. Он меня отправляет. Завтра. Как просто: отправляет он меня! И всё тут!

– Сознаюсь, – сказал Грегори после паузы, – я задумывал сделать это в конце следующей недели. Сама мысль о расставании с тобой повергала в отчаяние, – он быстро взглянул на меня, – а тебя?

– Меня тоже, – ответила я. В этот момент мне почему-то и правда сделалось отчаянно горько. Так, что сердце защемило даже.

– Ты узнаешь это здание? – внезапно переключился Грегори.

– Нет, – ответила я понуро, – не узнаю.

– А ведь мы много раз проходили мимо и дважды были внутри! – Грегори укоризненно покачал головой.

– Значит, мысли мои были заняты чем-то другим… более важным, наверное, – вздохнула я.

– Чем же, например? – полюбопытствовал Грегори.

– Например, переселением в Нью-Йорк, – грустно ответствовала я.

– Ты, что же, беспрерывно мысленно переживала переезд ко мне? – подивился Грегори. – Да так, что не замечала ничего вокруг? Это правда?

– Правда, – вздохнула я. – Все дни была погружена только в эти мысли.

– Знаешь, Саша, – задумчиво произнес Грегори, – я вот часто гляжу на это здание и думаю: такое монументальное, красиво отделанное. Смотри, как идеально облицован фасад, входная дверь оформлена всякими лепными финтифлюшками. На первый взгляд, всё кажется безупречным.

Я кивнула, не подозревая, куда он клонит.

– Так вот, – продолжил Грегори, – а начинка его разительно отличается от внешнего вида!

– То есть? – все еще не догадываюсь я.

– Ну… она попросту не соответствует внешнему убранству. Она достаточно тривиальная, ничем не выдающаяся, обычная.

– Не понимаю, – медленно произнесла я, – о чем это ты?

– Подумай, Саша, подумай. – Он испытующе смотрит на меня.

Мы проходим мимо красочной афиши известного американского фильма. На ней изображен волк. Невольно застываю, глядя на него.

– Вот, – говорю я, – какой красавец. С виду кажется похожим на собаку, но по сути ничего общего. Не дай бог встретиться с таким, заблудившись в лесу: подомнет под себя и слопает, не задумываясь. А косточки выплюнет.

– Волки никогда не нападают на людей, Саша, – возражает Грегори, словно не желая понимать ответную метафору, – если только те не представляют для них опасности.

– Вот именно, – подтверждаю я.

– Напрасно ты считаешь, что волк чем-то хуже собаки, – после паузы изрекает Грегори. – Волк самый лучший. Гордый, умный, одинокий… всегда одинокий…

– Ну да, одинокий, – криво ухмыляюсь я, – и зачем ему, спрашивается, пара? Чтоб главенствовать? Подавлять?

– Ты все правильно понимаешь, Алечка, – неожиданно смягчается Грегори. – Я всю жизнь кем-то руковожу и не люблю, когда мне противоречат. Внешне при этом кажусь лояльным, но внутри я жесткий. Очень жесткий. Моя мама любила повторять, что с детства я был очень толстокожим. Тебе следует это учесть и не повторять ошибок, подобных сегодняшней.