Боже мой! У старинного друга день рождения, а мне словно бы память отшибло.

– Палыч, прости негодяйку! Я только что с трапа самолета.

– Ладно-ладно, сегодня у тебя будет возможность оправдаться. Расскажешь, куда исчезла так надолго. Давай-ка встряхнись, мы с ребятами собираемся на дачу.

– Палыч, я, наверное, не смогу. Надо за Димкой ехать.

– Димку заберем по дороге. Всё! Отказ не принимается.

Через час за мной прикатила возбужденная компания друзей. Все были шумно рады мне. Заскочили к тете. Я расцеловала ее, вручила американские сувениры и, пообещав приехать специально для «отчета о проделанной командировке», забрала слегка отвыкшего от меня сына. Всю дорогу мяла его и тискала. Он позволял проделывать это с собой, хоть и слыл недотрогой.

– Ты больше не уедешь без меня, мам? – спрашивал настойчиво. – Поклянись, что теперь – никуда!

– Клянусь-клянусь-клянусь!

– В чем это ты клянешься, грешница? – подслушав, хитро спрашивают меня друзья. – Когда откроешься, где была, что видела?

Кроме Анны, никого не посвящала я в факт своего отъезда. Теперь надо выдумывать правдоподобную версию. Стил запретил мне рассказывать кому бы то ни было о нем и наших совместных планах. До тех пор, пока не переберусь в Штаты окончательно. И я вынуждена следовать этому запрету. И выкручиваться-выкручиваться…

Милые мои друзья! Если б знали вы, как далека я от вас уже. И как вы от меня далеки…

Я сижу в допотопном тряпочном шезлонге около тлеющего костерка, жую шашлык и делаю вид, что мне весело. А на самом деле с каждой минутой все сильнее хочется плакать. Звенят гитарные струны, дружным хором поются любимые песни, укрупняя мою печаль:

Возьмемся за руки, друзья,

Чтоб не пропасть поодиночке…

– Покурим? – подсаживается Палыч, протягивает сигарету и щелкает зажигалкой. С наслаждением затягиваюсь.

– Думаешь, я ничего не вижу? – спрашивает Палыч приглушенно.

– И что же ты видишь, Палыч? – резонно спрашиваю я.

– Ты не с нами, Санек.

– Я с вами, Палыч!

– Частично да. Физически. Но не душой. Ты смотришь на нас так, словно бы прощаешься. А ведь ты только что вернулась! Заметь, я не спрашиваю, откуда. Захочешь – расскажешь. Только прошу: не исчезай больше без предупреждения, нам тебя очень не хватает.

Как хорошо мне с вами, друзья мои. Трудно выкорчевываться из родной почвы. Там у меня не будет таких посиделок, теплого задушевного общения, переходящего порой в бесшабашное веселье. Не возникнет в новой жизни людей, воспринимающих тебя такой, какая ты есть, не пытающихся подкорректировать, отшлифовать, переделать.

Спала в эту ночь плохо. Не могла понять, где нахожусь, что за место, какое время суток. Тошнило. То ли мяса переела, то ли водки с непривычки перепила, то ли мысли неуёмные муть порождали.

Предполагала оставить Димку на даче у Палыча, но ребенок, заявив, что больше одну меня никуда не отпустит, увязался за мной на работу.

Аня, как и обещала, поговорила с главным редактором насчет моей мнимой «командировки за свой счет» с условием написания интересного материала об Америке.

Шеф, однако, не казался благодушным, увидев меня на пороге редакции.

– Надолго ли в наши края? – сухо поинтересовался он. Присутствие ребенка спасло меня от более бурного проявления его недовольства. Интеллигентный человек как-никак. Я быстренько сочинила и подсунула ему объяснительную записку, приложив к ней рукописную статью о бизнес-школах в США.

– Неожиданная для вас тематика, – прочитав название, подивился шеф. Пробежав глазами текст, констатировал: – Неплохо. Поставим в следующий номер.

Как хорошо, что я сообразила купить в самолете две бутылки Benchmark, одну из которых уже подарила Палычу, а другую притащила в редакцию. Тут же достала ее из пакета и подобострастно вручила шефу:

– Вот. Спасибо за ваше лояльное ко мне отношение.

– Родной? – поинтересовался шеф, рассматривая этикетку.

– Роднее не бывает, – ответствовала весело.

Аня увлекла меня к себе и поделилась, как непросто пришлось ей увиливать от расспросов, как любопытствовали коллеги и как бесился Федерастов. Воспользовавшись моим отсутствием, он поручил вести мою книжную рубрику приведенной им стажерке.

– Теперь придется тебе вкалывать за двоих, – сказала Аня. – Чтоб реабилитироваться и доказать свою незаменимость.

Знала бы она! Совсем скоро мне эта работа будет вовсе не надобна. Я же стану главным редактором нового глянцевого журнала для американских леди!

– Где ты была? – строго спросил меня по телефону Грегори, не скрывая недовольства. – Я не слышал тебя больше суток!

– Прости, Гришенька! Я была на работе. Там так все сложно! Федерастов бесится. Передал выстроенную мной рубрику в чужие руки. Решил меня уязвить. Но я дала ему отпор! Знаешь, мне вспомнилась история из пионерлагерного детства, когда у меня забрали мной придуманный, отрепетированный танцевальный номер и отдали для выступления другой девочке. Тогда я подчинилась безоговорочно и, рыдая, ушла со сцены. Но теперь-то я стала другой! Я распрямилась и прямо в лицо высказала Федерастову всё, что о нем думаю. Сообщила также, что рубрику свою добровольно, без боя, никому не отдам – вот какая я теперь уверенная…

– ОК. Ты хочешь сказать, что сразу после нашего разговора отправилась на работу? День-то был нерабочим, праздничным. – В голосе Грегори звучит недоверие.

– Сначала я съездила за ребенком. Потом мы с ним двинулись к друзьям на дачу, с ночевкой… – мнусь я.

– Так-так. К друзьям, значит. И как, хорошо отдохнула? – невозмутимо спрашивает Грегори.

– Превосходно! – отвечаю бесхитростно. – Оказывается, все по мне скучали! Я ж никому ничего не рассказывала, так меня попросту потеряли и вот вновь обрели!

– Понятно, – голос Грегори скучнеет, – чем собираешься заниматься?

– Ну как это «чем», – теряюсь я, – надо как можно быстрее реабилитировать себя на работе.

– Незачем тратить на это время, – жестко прерывает меня Грегори. – Ты должна поскорее оформить сыну загранпаспорт и продать квартиру – вот что нужно сделать в первую очередь!

– Да-да, – торопливо соглашаюсь я, – завтра же возьмусь за это.

– ОК, мне пора. Позвоню позже.

– Гриша!

– Да?

– Ты…

– Да?

– Ты… очень хороший.

– Это правда.

В действительности все выглядит иначе, чем на самом деле. Так считал великий пересмешник Станислав Ежи Лец. Парадоксальность этой фразы стала моей реальностью. Прошло две недели с тех пор, как я вернулась из Америки. Отсюда всё выглядит иначе, действительно иначе. Менее романтично.