Влюбленные безумцы не сомкнули глаз в эту ночь – самую долгую в их жизни.

Эссилт дрожала, хотя ей не было холодно. Друст прижимал ее к себе и шептал: «Моя. Моя!»

Она ждала. Ждала, что он скажет.

– Надо одеваться, – проговорил он. – Если нас застанут, то убьют.

Она покорно встала, стала разбирать сброшенные вчера одежды.

– А это, – кивнул Друст на окровавленную шкуру, – за борт. Пока никто не увидел.

Каково это – быть предателем, Друст? Каково это – стать врагом своему отцу, пусть приемному, но всё же?

Каково это – всего за одну ночь взрастить ненависть на месте любви и верности?

И каково будет Марху узнать это… я б расхохотался, да боюсь потопить ваш корабль. А вы мне, голубчики, нужны живыми.

Скоро вы ступите на берег Корнуолла. И ты, отважный Друст, сполна возненавидишь своего отца. А он быстро догадается о неверности жены и выследит вас.

И день вашей битвы будет праздником для меня. Марх презрел меня, своего отца, пусть и не по крови, – и он падет от руки своего приемного сына.

Падет. Ты хороший воин, Друст. Но и Марх силен. И я немного помогу тебе. А девичья кровь сделает мое заклятье только сильнее.

Отныне любая рана, нанесенная тобой, окажется смертельной.

Пусть это будет и царапина.

Ты станешь ядовит почти как убитый тобой фомор.

Едва Друст бросил окровавленную шкуру за борт, как в ровной глади моря вспухла волна.

Одна-единственная.

Она с грохотом ударила о корабль и окатила сына Ирба с ног до головы – он упал бы, не вцепись в борт.

Задул ветер. Заскрипели снасти. Мореходы стали просыпаться от колдовского сна. Очнулась Бранвен – и по ее расширенным от ужаса глазам Друст понял: она знает всё.

Но она не предаст. Она – союзница.

– Госпожа, – прошептала дочь Ирландии, – что же теперь будет?

– Я не знаю, – отвечала Эссилт. – Я люблю его. Я так счастлива… А потом – пусть смерть.

– Да, – сказал Друст, входя в шатер и опуская за собой полог. – Пусть смерть станет нам расплатой, но мы умрем за то, что были счастливы.

Он сжал Эссилт в объятьях и жадно поцеловал ее. Пусть Бранвен смотрит – неважно.

Все трое прекрасно понимали: корабль не развернуть. Мореходы Ангеррана не подчинятся приказу, идущему против воли их короля.

Я имею право на счастье. На мое счастье. Мое собственное.

Я нарушаю свой долг. Да. Нарушаю.

Я жил долгом сколько себя помню. О долге твердил Колл: сын Ирба и племянник Марха обязан… И потом – мой долг был помочь дяде вернуть священное стадо, долг наследника был победить Мархальта…

Долг, долг, долг!

А я не меч, который обязан разить. И не конь, который обязан скакать! Конь – и тот может сбросить всадника.

Да, конечно: долг велит мне отказаться от любви. Но я – это я, а не живое воплощение долга! Эссилт – моя.

Если бы я мог развернуть корабль… если бы эти ирландцы подчинились моему приказу… Но выхода нет. Мы приплывем в Корнуолл, и моя Эссилт станет женой дяди.

Дядя.

Марх мне не отец. Скорее я Колла назову отцом – ему я действительно обязан многим. А Марх… что он дал мне? Сковал долгом наследника?!

Довольно я был покорным исполнителем чужой воли. Теперь я – свободен!

Эссилт сидела в шатре, судорожно комкая концы головного покрывала. Бранвен что-то взволнованно говорила ей… приму твой облик в брачную ночь… король не узнает – но дочь Ангеррана кивала, не понимая ее слов.

Любовное безумие снедало ее – быть рядом с Друстом, хоть еще одну ночь, хоть еще одно мгновение, а там пусть смерть, и смерть – это прекрасно, не будет больше ни этой жгучей страсти, ни ужаса свадьбы с королем, которого Эссилт теперь ненавидела всей душой, сильнее, чем любила еще вчера.

Корабль летел на восток.

Невесте Марха хотелось броситься – то ли Друсту на шею, позабыв про осторожность, то ли вниз головой за борт.

* * *

Еще утром Марх приказал готовиться встречать Друста и королеву Корнуолла. Эрлы и простой люд стояли вдоль всего спуска к морю. Сам король, оставив приготовления к празднеству на Динаса, сошел почти к воде. То есть, это Марх считал, что – сошел. На самом деле, он почти сбежал.

На западе показалась черная точка. Ближе. Ближе. Уже видно, что это. Марх едва сдерживался, чтобы не сменить облик и не поскакать по волнам навстречу.

Не невесте навстречу. Суженая, которую он ждал столько веков, сейчас была почти забыта.

Навстречу – Друсту. Сыну, которого он не чаял увидеть живым и который возвращается – почти из мира смерти.

Корабль уже совсем близко. Марх закусывает губу – так всадник безжалостно натягивает удила, разрывая рот коня в кровь.

Уже видно стоящего на носу.

«Жив. Жив. Это чудо. Самое невозможное изо всех чудес».

Друст прыгнул через борт, подбежал к дяде, попытался поклониться.

Тот не дал, сжав его в объятиях так, что у юноши затрещали кости.

– Жив! Негодяй, своевольный мерзавец, ты вывернулся снова! – Марх назвал его еще многими ругательными словами, которые сейчас звучали наивысшей похвалой.

– Дядя, я…

– Я знаю. Но о ней – потом. Главное – ты жив.

Корабль тем временем вытащили на берег, за борт зацепили крюки сходни, чтобы женщины могли спуститься. Марх кивнул дочери Ангеррана, произнес положенное: «Добро пожаловать в Корнуолл, моя госпожа», – и тотчас забыл о ней. Он знал: будущую королеву отведут в уже приготовленные покои, дадут ей всё, что надо…

Друст жив. И снова с ним.

Ты изменился, мой мальчик. Да и кто бы не изменился, пройдя через то, что выпало тебе.

Сколько тебя не было? Я потерял счет времени.

Я зову тебя мальчиком, но ты вырос. Уже совсем. Ни следа детской мягкости. Ты был на краю смерти… сколько раз, Друст? Потом ты все расскажешь, но я и сейчас вижу: не единожды.

Ты добыл мне жену в стране врагов… отчаянный, безрассудный мальчишка!

Нет. Не мальчишка. Воин. Наследник. Сын мой.

Кого бы ни родила мне эта рыжекудрая девушка – ты и только ты мой наследник. Ни одно дитя по крови не будет мне дороже тебя.

Проклятье! Дядя, я… я не могу тебя больше звать отцом.