— Видели и не остановили ее?

Вместо того чтобы ответить, Иван Несторович вдруг скользнул на колени к стеклу, бережно взял в руки гнездо — в нем оглушительно пищали птенцы. Под недоуменным взглядом Делина вернулся к кровати и положил круглый земляной шарик на колени. Сидел и, улыбаясь, глядел на маленьких скачущих существ, радуясь, что видит их так близко.

— Что уставились? — надворный советник круто обернулся к полицейским. — На крышу, живо. Далеко она не уйдет, вся больница оцеплена. Трое за мной.

Глянул с презрением на Иноземцева, обнимающегося с птичьим гнездом, досадливо сплюнул и выбежал в коридор. Следом метнулся Делин.

Шаги затихли, а Иван Несторович опомнился: дверь-то открыта, надзирателя нет. Оставил птенцов на подушке, побежал догонять исправника. Миновал коридор с расположенными по правую и левую стороны дверьми одиночных палат для буйных, беспокойных и неопрятных, добрался до полукруглого фойе, под которым располагалась церковь, кинулся к лестнице. От долгого заточения тело отупело, стало непослушным.

Снизу доносились голоса и топот, мелькали тени. Странно, во всей больнице он не встретил ни одного человека в халате, да и больных тоже не было. Не всех же, как его, запирали на замок?

На крыльце стояли полицейские, некоторые носились по первому этажу, забегая в кабинеты больничной конторы, хлопали дверьми помещений для письмоводителя, касс, квартир надзирателей, перевернули все в кабинете у Оттона Антоновича, которого тоже здесь не оказалось. Некоторые из агентов мелькали во дворах, лабиринтом вьющихся по территории лечебницы, — раздавались их напряженные возгласы с парадного въезда, огражденного высокой стеной, с прогулочных садиков, огибающих левый и правый флигель больницы. «Пусто!», «Здесь никого!»

Громче всех орал Кирилл Маркович, бранясь на все лады. Все это происходило в неясном газовом освещении — свет лился с высоких столбов, от ажурных фонарей, ветви деревьев рисовали на земле и стенах фантастические узоры.

Иноземцев не стал выходить через главный вход, полностью забитый людьми в мундирах, он знал о боковых дверях и, побродив по коридорам, спустился в прогулочный садик с бокового крыльца. Пошатался по дорожкам сада, меж клумбами, меж постриженными кустами изгороди, дошел до скамейки и устало плюхнулся. Тяжело было бегать, ей-богу, как старичок стал.

Через минуту кусты зашевелились, показался Делин. Шатаясь, отирая пот со лба тыльной стороной руки, в которой был зажат револьвер, он добрел до Иноземцева и сел рядом.

— Ушла… — проронил он. — Опять ушла, чертовка. Ведьма! Говорил я, нужен хоть кто-то за окном на крыше. Нет! Это же, мол, сумасшедший дом, из него никто никогда не сбегал! А оконце глухое не окно, мол, даже, а световой фонарь, не открывается. Заметит — говорить не станет. Да что толку! Ничегошеньки мы за этими толстенными стенами и не услышали, хоть и воспользовались какой-то новейшей разработкой для прослушки. Чего она вам рассказала-то, а?

Иноземцев сидел, не шевелясь.

— Чего вы все молчите? Совсем головой повредились в одиночестве-то? Это еще ничего, что сюда вас определили. Вот если бы в Пантелеймонку[5] отправили, тогда б окончательно свихнулись. А тут что? Тут — как лечебные воды, только в стенах. Отдохнули, поди?

Исправник вздохнул, сунув револьвер в карман.

— Э-эх, вы только думать не смейте, что я алмазы с ней поделить хотел. Я ее с поличным в своем уезде взять пытался, а она — шельма — провела все-таки. Пол-Европы исколесили — за ней бегали. Даже в Африке побывали. Она в Обуаси школу задумала строить, но, видимо, заметила слежку и опять как в черную дыру провалилась. Потом появлялась в самых неожиданных частях света. Знаете, как мы ее вычисляли? По алмазам, она ими сорила как пылью. В разных богадельнях, больницах, монастырях и школах на крылечках оставляла с патетичной запиской, мол, дар от Элен Бюлов. Мы только туда, а ее уж и след простыл. Была сначала в Зальцбурге, потом в Праге, потом вдруг оказывалась в предместьях Лондона. Всего не перечислишь. Единственно на вас надежда оставалась, чтобы в Петербург заманить. Она ж не изверг, чтобы жить припеваючи, когда вы, доведенный до… мягко говоря, нездорового состояния ее баловством, отсиживаетесь в заключении. Для того даже пару статеек в «Санкт-Петербургских ведомостях» и в «Новом времени» (эта революционерка только такие издания, поди, и читает) пришлось написать, живописуя горький опыт Иноземцева И. Н. с алкалоидами, закончившийся в желтом доме. Героем вас да страдальцем изобразили, в сущности и не соврав. Но кто мог подумать, что это до самого мая затянется. Тут еще на императора покушение было, дело пришлось отсрочить. Мы готовились вас выпустить, но неожиданно засекли ее позавчера вечером на Гостином дворе. Возникла из ниоткуда, доехала в крытом фаэтоне до больницы и полчаса сидела в нем, видно, оглядывалась, потом уехала. Мы проследили за ходом фаэтона, он прибыл обратно к Гостиному двору, но, к удивлению нашему, был пуст, а ванька знать не знал, что за барышню возил. Опять испарилась. Как она это делает? Престидижитация да и только! Плюнули ее отлавливать, оцепили незаметно больницу, на вахте предупредили, чтобы до вас допустили такую-то, такую-то посетительницу, и не ошиблись — прибыла при всем параде.

По сценарию она должна была вам открыть, что вы на самом деле не сумасшедший, успокоив тем самым, ну и, разумеется, как всякий преступник, похвастать достижениями, немного посамоутверждаться. Только подвел нас аппарат, часть вашего разговора пропадала. А потом вдруг слышу — возня какая-то и по крыше шелест, точно кошка сиганула. Врываемся к вам и, увы… Кто ж подумать мог, что она еще и акробатка — через форточку эту на потолке уйти, по крышам. А двор-то весь полицейскими забит… В канал, что ли, сиганула? Ка-ак? Эх, теперь меня ждет отставка. Больше за ней бегать не позволят. Чего вы все молчите, словно в рот воды набрали?

Иноземцев пожал плечами.

— Мне просто больше нечего сказать.

Иноземцева выпустили той же ночью, вернув и одежду, и медицинские инструменты в чемоданчике, и саквояж, и он поплелся к Введенскому каналу, в надежде, что его квартиру госпожа Шуберт по-прежнему держит пустой.

Жизнь теперь искалечена полугодичным пребыванием в психиатрической больнице в отделении для буйных, так еще и какими-то статьями в газетах отмечен сей грустный подвиг. Уж полицейские чиновники вместе с Делиным постарались.

Для всех Иноземцев навеки останется сумасшедшим.

Его будут сторониться, показывать на него пальцем, де, вот идет, который выпустил гиену из зоосада. Родители, небось, на десяток лет постареют с горя. Из больницы погонят. Отвернутся коллеги.

Незавидное будущее.

Но в душе отчего-то было легко и светло. Долгое время мучившая мысль о недоизученном, выведенном им веществе наконец лопнула как мыльный пузырь. Вместо капель, прописанных Беляковым, Иван Несторович пил луноверин! Целую бутыль выпил из-под хлороформа.