— Был в прокуратуре. Теперь в Воронцово мчу. — Он еле-еле полз в это время в общем потоке. — Там их финансы надо скачать да забрать и адреса, ну то, чем я Тихомирова озадачил.

— Никита, а что насчет военных? Что-нибудь выяснилось? — тревожно спросила Катя.

— Да ничего пока. Круг клиентов фирмы мои орлы проверяют. А ты почему не зашла?

— Ты же в разъездах сегодня сплошных.

— Знаешь, я вспомнил. — Колосов в эту минуту действительно вспомнил разговор с Балмашовым — там, на тропинке у озера. — Он ведь сам меня спрашивал.

— О чем?

— Ну, не из бывших ли я военных… Что-то еще про спецназ вякал и про…

Он не договорил — машины впереди шустро рванули вперед.

— Катя, все, я погнал к Тихомирову, завтра сам с утра к тебе загляну.

Впереди, оказывается, была авария, и вся километровая пробка упиралась в нее. Дальше ехать было гораздо свободнее. Но, несмотря на всю спешку, он попал на территорию Воронцова только уже около девяти вечера.

Однако и вечером там вовсю бурлила жизнь. Возле здания конторы стоял черный «Лендкрузер» с тонированными стеклами. В оранжереях, на делянках, на клумбах, на полях, как и днем, трудился «батальон» китайцев, поливавших цветы, рассаду, половших грядки. Воздух был здесь свежий, напоенный влагой. На газонах работал автополив. Аромат цветов к вечеру как будто даже усилился троектратно. У Колосова аж виски заломило — вот что значит привычка вечно нюхать бензин и сигаретный дым.

Смеркалось. Небо над головой было чистым и прозрачным. Тихомирова Колосов отыскал позади конторы среди делянок каких-то карликовых хвойников, оказавшихся молодой порослью тиса. Он разговаривал с двумя мужчинами средних лет в безупречных костюмах и модных темных очках. Завидев Колосова, те конец беседы явно скомкали, быстро попрощались, сели в «Лендкрузер» и уехали.

— Добрый вечер, всполошил я ваших клиентов, — сказал Колосов, поздоровавшись.

— Это не клиенты, это из банка к нам, — хмуро ответил Тихомиров. Выглядел он из рук вон плохо. Ясно было, что все происшедшее с Балмашовым и «Царством Флоры» было принято им слишком близко к сердцу.

— Из какого банка? — поинтересовался Колосов. — Не из того ли, часом, с кем судились?

— Угадали. Вот как-то прознали уже, что с Андреем беда. Слетелись, как воронье.

— Как банк-то называется?

— «Прогресс и развитие».

— Это у них офис на углу Тверской и Палашевского? Крутой банк, крутые ребята, — хмыкнул Колосов. — Вы уж меня извините, Сергей, что я вас так долго заставил ждать. Из города к вам не так-то просто вырваться.

— Ничего, мы тут допоздна. — Тихомиров махнул рукой рабочим. — Пойдемте.

Они направились к зданию, обшитому белым сайдингом.

— Что с Андреем? Вы так и не нашли его? — спросил он хрипло.

— Непросто найти того, кто скрывается, Сергей Геннадьевич.

— Но отчего вы так уверены? Может быть, с ним несчастье стряслось!

— С ним давно уже стряслось несчастье. С тех самых пор, как он стал убийцей.

— Андрей не убийца, нет, — Тихомиров остановился (они поднимались на крыльцо офиса). — Он… нет, никогда. Вы ошибаетесь.

— Мы располагаем доказательствами его вины, я это вам уже говорил. А вы… Вы так и не подумали о моих словах? И зря.

— Я подумал, — Тихомиров пропустил его внутрь. — Я голову сломал, ночь не спал.

— Давайте смотреть ваши финансовые отчеты. — Колосов уже знакомым путем направился к стойке с компьютером и кассой.

В зале все было по-прежнему — цветы, цветы, цветы в горшках, емкостях, керамических вазах, на подставках. А на стене — гобелен. Колосов, отрываясь от монитора, заполненного столбцами цифр, таблицами и прочей финансовой дребеденью, то и дело смотрел на него. Надо же… Оказывается, и на классике, на живописи старинной можно долой с катушек сорваться. Стать маньяком.

Стать маньяком в царстве флоры, среди цветов…

— Сергей Геннадьевич, — спросил Колосов тихо, — ну признайтесь, только честно — он, ваш друг Балмашов, он ведь странный человек?

— Он гений, — ответил Тихомиров, — я вам это сколько раз повторял.

— Но он же странный. Я это, например, сразу заметил. Еще тогда, в первый раз, как он обратился к нам.

— Он просто смотрит на мир несколько иначе. По-другому. Шире, что ли, чем мы.

— Ну да, шире, — хмыкнул Колосов. — Спросил у меня: а почему это, интересно, нельзя убивать людей? Кем это запрещено?

— Он так говорил? Это все потому, что он часто думал, размышлял. Слишком часто даже…

— О чем?

— О жизни, о смерти. Ему было всего семнадцать лет, когда умерла его мать от рака. А потом через два года и отец. Он рано с этим столкнулся — с потерями, с горем, со смертью. Поэтому не мог уже больше быть прежним.

— Он о смерти размышлял? О своей или чужой?

— Он как-то сказал мне, что это все две стороны одной медали. И нет никакой разницы… Смерть, жизнь — это как две половинки одного целого, того, что и в нас самих, и вокруг нас. — Тихомиров помолчал. — А то, о чем вы мне говорили… Я думал об этом. И я не понимаю. При чем здесь эта картина? — Он кивнул на гобелен.

— А я в ответ повторю свой вопрос: разве она не была для вашего Балмашова настоящим наваждением?

— Она была лишь источником творческой фантазии, он сам так говорил.

— Фантазии творческой? По составлению цветочков в букеты? По убийствам — вот каким источником, — Колосов покачал головой. — Эх, Сергей, дружба-то дружбой, а голову надо на плечах иметь. Вот давайте опять начистоту, мужской ведь разговор у нас с вами — позвонит вам ваш приятель, объявится, так вы ведь нам об этом не сообщите.

— Нет.

— А как же ответственность уголовная?

— Еще детей моих вспомните снова.

— Вы сами лучше о них подумайте. А то сиротами вполне могут остаться. А у нас еще один труп будет. Четвертый по счету. Ладно, где адрес фабрики, на которой он заказывал гобелены?

— Вот, — Тихомиров отыскал файл, — а вот тут в папке чеки. У нас все прозрачно. И мы своих расходов друг от друга никогда не скрывали.

— Версаль? — Колосов прочел адрес. — Фабрика что же, прямо там, во дворце? А, в городе… Ладно… А вас не удивляло, что на этих ваших гобеленах так крови много, словно нарочно, напоказ сделано?

— Нет, так ведь у Пуссена.

— Да вот все и дело-то, что не так. Совсем не так у него.

— Может, это просто фабричный дефект? — Тихомиров пристально вглядывался в картину. — Это же просто картина. Я вообще никогда ей значения не придавал особого…

— А я опять, в который уж раз, советую вам придать и подумать. Очень серьезно поразмыслить обо всем. Ваш друг — убийца.