– Товарки по ремеслу?

– В том-то и соль, что нет. Какой-то анонимный благодетель. Она сама в догадках теряется. Решила, что кто-то из клиентов. К нам же раз в неделю батюшка ходит. Так Ксюха теперь всякий раз меценату своему «за здравие» пишет. Мы прикалываемся: «Дойдет без именито?» А она: «Бог не чиновник. Он все видит и слышит. И границ для него не существует. Он мудрый и добрый. А все зло на земле от человеческой глупости и жадности». Во как.

– Дура она. – Я чувствую, как что-то тоскливо сжимается в груди. – Тоже мне – философия обочины. А вдруг это тот, что ее сбил, денег дал?.

– Так его ж и не искали.

– Он сам мог найти.

– Скажешь тоже! – с апломбом возражает Анатолий. – Совесть пробудилась? Да он небось и не заметил, что человека покалечил. Мы же для этих крутых – насекомые. Микробы! Десяток раздавят – и глазом не моргнут.

– Нет, я лично в раскаяние верю, – задумчиво произносит Степаныч. – Сам видел много раз. Но… обычно перед смертью. Атеисты, коммунисты ортодоксальные вдруг креститься начинали, священника требовали… Почему? Кто его знает… Сами когда-нибудь поймем. Но чем позже, тем лучше. – И на круглом румяном лице его вновь появляется обычная, от уха до уха, добродушная, слегка циничная улыбка.

Едем аккурат по центру. Справа маячит до боли знакомый переулок, разрисованная пышной зеленью, кусками пирогов и пластиковыми стаканчиками витрина, освещаемая перегоревшей посередке надписью: «Фантаста…екая пицца».

– Стой! – кричу я и, поймав недовольно-изумленный взгляд Анатолия, поправившись, прошу: – Останови на минутку, пожалуйста.

Выхожу из кареты. Из-за разукрашенных стекол видно, что дела в забегаловке идут не блестяще. Но мне наплевать. Я перехожу на противоположную сторону улочки, где одиноко шатается человек-бутерброд с плакатом курса доллара, хлопаю его по плечу:

– Здорово, Андреич!

«Курс» недоуменно оборачивается. Я вижу незнакомое лицо моложавого человека с усиками, который закономерно интересуется, в чем, собственно, дело. Извинившись, я спрашиваю, где Андреич. Ну тот, что работал здесь с полгода назад. Человек с усиками пожимает плечами, морщит лоб, припоминая…

– Такой сутулый, седоватый, лет шестидесяти?

– Ему пятьдесят пять было, – произношу я упавшим голосом. – Он еще кашлял сильно.

– По-моему, умер, – спокойно отвечает незнакомец.

– Как умер… Отчего?

– Точно не знаю. Когда он в больницу попал, меня на это место взяли. Говорили, вроде воспаление легких. Жаль…

Но я вижу, что ему не жаль. Ему все равно. Одним стариком меньше, одним рабочим местом больше…

Когда я усвою правило номер один мирного времени:

«Каждый сам за себя»?

Возвращаюсь с ночной. Веру с Мишкой застаю на пороге. Вера на ходу чмокает меня в губы и сообщает скороговоркой:

– Тебе вчера звонил Александр Огурцов. Передал, что он в Москве…

– Огурец?!

Горячая волна бешеного восторга захлестывает меня с головой. Впервые за последние дни мне хочется хохотать, танцевать и петь. Я подхватываю жену и сына на руки и кружу на лестничном пятачке.

– Пусти, сумасшедший, – со смехом отбивается Вера, а Мишка визжит от восторга и требует еще. – Пусти, оставь меня в покое…

– Покоя нет! – кричу я. – Знаешь об этом?!

Из приоткрывшейся двери напротив просовывается в щель любопытный внушительных размеров нос, затем столь же солидных габаритов его обладательница, которая вежливо интересуется:

– Что, Верочка, в Америку собрались?

– При чем тут Америка? – осекшись, озадаченно спрашивает Вера.

– Гляжу, веселье у вас… Думала, уезжаете. Я слышала, там у вас муж работал.

– А что, – встреваю я, – в России уже нельзя повеселиться?

Дверь с бормотанием затворяется.

– Она здесь всего год живет, – опустив голову, извинительно произносит Вера.

– А мы поедем в Америку? – спрашивает Мишка, вскинув на меня пытливые глаза. – Или ты насовсем вернулся?

– Идем, – неожиданно повышает голос Вера. – Опаздываем.

Я звоню Огурцу, но его номер молчит как партизан.

– Черт… Небось уже в свою газету снесся, папарацци…

Моя башка гудит, как старый медный самовар, в трубу которого набросали еловых шишек. Был у нас такой на даче лет сто назад… Обычно в такие минуты я решаю мучительную дилемму: сразу завалиться спать или все же слопать заботливо приготовленный Верой завтрак. И покуда я решаю эту важную проблему, рука помимо воли тянется к пульту. Диктор смотрит на меня как удав на кролика. Я демонстративно поворачиваюсь к нему тылом и проделываю обычные механические действия: сбрасываю одежду, тащусь в душ, отмываюсь от смеси запахов жизнедеятельности и распада, босиком шлепаю по коридору. Задержавшись на развилке кухня – спальня, невольно вслушиваюсь в монотонное дикторское бормотание из-за настойчивого повторения знакомой фамилии…

Я подхожу ближе и делаю громче…

«Сегодня ночью произошло нападение на корреспондента газеты «Новая версия» Александра Огурцова. Неизвестные подкараулили журналиста, когда тот выходил из собственной квартиры, нанесли несколько ударов молотком по голове, затем втолкнули его обратно… По предварительной версии следствия, это могло быть нападение с целью ограбления…»

Почему-то я начинаю ощупывать свой затылок и виски, точно эти удары предназначались мне. А потом проваливаюсь в невесть откуда подкравшуюся зияющую пустоту…

Телефон. Он стрекочет глухо и утробно, словно звонок с того света. Он зудит не переставая. И постепенно я начинаю соображать, что почему-то сижу на полу, прислонившись спиной к дивану, тупо пялясь в экран, с которого сурово глядит на меня новый президент, проникновенно рассуждая о чем-то очень глобальном…

Почему-то я тащусь, как сомнамбула, к книжному шкафу, достаю на белый свет забытую синюю картонную папку, ощутив необычайно острый прилив стыда и непонятной вины, словно, если бы я прочел огурцовскую рукопись, ничего бы не случилось… Хотя думать так – полный бред. Открываю наугад.

«Война… Для нас она никогда не закончится, даже если об этом объявят сто тысяч раз… Она поразила наш мозг, она поселилась в нас – в нашей крови, в наших телах, – как вирус. Вирус вечного боя… Пока он затаился и дремлет, готовый вырваться в любую минуту, разрушая все на своем пути… Противоядия нет…»

Зачем он тогда принес мне это? Почему – мне? Исповедь поколения, стираемого с лица земли чьей-то безжалостной рукой, словно волной – фигурки из песка…

«Кто он был, первый Хомо Сапиенс – человек разумный, взявший в руки орудие… убийства. Именно тогда он доказал, что высший из зверей. И после веками доводил до совершенства высшее достижение разума – оружие для уничтожения себе подобных. Теперь он входит в третье тысячелетие – человек воюющий. Человек с автоматом…»