При первой же возможности Клинец горячо поблагодарил своего спасителя — и тут же заметил слезы на его глазах. Пожилой мудрец был растроган благодарностью.

— Теперь никто не сомневается в твоих редких талантах, Рашид, — сказал Дмитрий. — Тебя больше никогда не обзовут ни безумцем, ни колдуном. Сам высокородный наместник с радостью возьмет тебя на службу и будет хорошо платить.

— Нет, у меня уже есть хозяин, — возразил Рашид. — Ты первый в городе отнесся ко мне с добротой, и я этого не забуду.

— Спасибо тебе за верность, Рашид. Но ведь я не так богат и могуществен, как наместник, и у меня беспокойная жизнь.

— Ты хочешь сказать, что такому старику, как я, требуется лишь спокойствие и сытость? Нет, господин мой Дмитрий, я еще способен преодолевать бури. И тебе помогу справиться с твоими печалями.

Дмитрий вспомнил разговор Никифора и Кассии и подумал, что Рашид тоже мог догадаться о сердечной тайне, связанной с именем «Анна». Клинцу стало неприятно от мысли, что неподвластный разуму бред так предательски выдал его затаенные чувства.

— Пожалуй, со своими печалями я справлюсь сам, — сказал он, нахмурясь.

— Напрасно ты думаешь, господин, будто я лезу к тебе в душу, — заметил проницательный Рашид. — Есть высокие печали, которые облагораживают человека и могут быть только его личным достоянием. Но есть печали низкие, от которых надо поскорее избавляться. Я научу тебя побеждать врагов, разрушать коварные козни, одолевать препятствия. Ты убедился, что немощный с виду старик умеет очень многое? «Дух рассекает камни», — говорили мои учителя. Победа над противником — это победа над самим собой, преодоление собственных слабостей и недостатков.

— И я смогу развить в себе такие же способности, какими обладаешь ты? — удивился Дмитрий.

— Всего я обещать не могу. Надо учиться много лет по десять часов в день, чтобы освоить великую науку борьбы. Она требует вечного кипения духа. Стоит ослабить огонь в груди — и кипяток превратится в простую воду… Не знаю, сколько времени Бог отпустит мне на твою учебу. Но думаю, что даже за короткий срок ты успеешь чему-то научиться…

Разговор был прерван вмешательством новгородца. Он хоть и не понимал греческого, но догадался, что Рашид говорит с Дмитрием о секретах воинского искусства. Подойдя к собеседникам, Шумило попросил друга:

— Клинец, узнай у старика, может ли он и меня научить своим хитрым ударам?

Рашид понял вопрос без перевода и сообщил Дмитрию:

— Скажи Калистрату, что твои друзья — это и мои друзья. Я готов учить их, как и тебя. Но они не смогут освоить эту науку в той же мере, что и ты, ибо в твоей груди больше огня.

Слова Рашида показались Дмитрию туманными и непонятными, но сейчас ему не хотелось ломать голову над загадками.

Пребывание в доме наместника было не лишено всяческих удобств, и, тем не менее, оно уже начало тяготить Дмитрия. Ему хотелось поскорее освободиться от пут своей слабости, обрести прежнюю силу и, вырвавшись на простор, мчаться к заветной цели. Здоровье Дмитрия быстро пило на поправку, чему способствовала его волевая натура, а также укрепляющие снадобья, которыми поили купца Рашид и Кассия.

Почувствовав себя достаточно крепким для путешествия, Дмитрий заговорил с наместником о своем желании получить корабль и охранную грамоту императора. По поводу корабля эгемон сразу ответил четким согласием, а вопрос о получении хрисовула он сам решить не мог. Но его ответ обнадежил Дмитрия:

— Я скоро собираюсь ехать в Константинополь. Ты уже окреп и можешь отправиться вместе со мной. Там и похлопочем о твоей грамоте.

Поездку Дмитрий ждал с нетерпением. Но чем лучше он чувствовал себя телесно, тем чаще его душу посещала тревога. Минутами, трогая то место на груди, где когда-то висел оберег, он вдруг начинал бояться, что с Анной случилось несчастье.

Пространство вокруг то непомерно расширялось, то сжималось до тесноты, то закручивалось в огромную воронку. Откуда-то издалека слышались обрывки странных голосов, тонувшие в волнообразном шуме. Иногда сквозь горячечный туман пробивался свет сознания, но вместе с этими проблесками возникала и боль, которая железным обручем сдавливала голову. Потом свет стал появляться все чаще, а боль — все реже. Минутами Анна уже ясно понимала, что лежит в монастырских покоях, а над ней склоняются какие-то лица. Но рассмотреть их она не могла, потому что голова ее беспокойно металась по подушке, а глаза застилались зыбкой пеленой.

И вдруг однажды утром Анна с безумной радостью ощутила, что жива. Ей хотелось закричать об этом на весь мир, но силы подать голос не хватало. Она молча лежала с открытыми глазами и слушала, как где-то за ее изголовьем переговариваются двое близких ей женщин.

— Видно, крепко засел у нее в голове этот купец, даже в бреду его вспоминает, — сказал голос Надежды.

— Не только в голове, но и в сердце, и в душе у нее один только Дмитрий, — отвечал голос Евпраксии. — И она у него в душе и в сердце, я уверена. Но где он? Куда занесла его судьба? Будь он рядом — не сомневаюсь, что Анна скоро была бы здорова.

— Присядь, матушка Евпраксия. Ты сама больна, только что не в лихорадке. Ты побледнела сильно, и круги под глазами.

— Это сердце… Оно болит, и оттого мне не хватает дыхания. Со мной и раньше так бывало, но в последнее время все чаше.

— Может, это те ведьмы тебе наколдовали?..

— Может быть, хотя я мало верю в колдовство. Просто после такой жизни, какая была у меня, только совсем бесчувственный человек мог остаться здоров.

Евпраксия села на скамью возле кровати — и тут же увидела, что Анна открыла глаза. С радостным восклицанием княгиня бросилась к своей подопечной:

— Аннушка, милая!.. Ты пришла в себя? Господи, благодарю тебя, что спас ее!

— Матушка Евпраксия… — прошептала Анна одними губами и сделала усилие, чтобы улыбнуться.

По другую сторону кровати тут же оказалась Надежда и, склонившись к подруге, поцеловала ее в лоб. Анна ощутила на своем лице влагу слез и, подняв взгляд на гончаровну, увидела заплаканные ореховые глаза и дрожащие губы. Надежда была странно, непривычно одета во все темное. Она казалась бледней, чем раньше, но несмотря на слезы и бледность, лицо ее словно светилось изнутри.

— Аннушка, наконец-то… — тихо проговорила гончаровна, погладив боярышню по растрепанным, слипшимся от пота волосам. — Наконец-то Бог пересилил злые чары. Теперь ты быстро пойдешь на поправку.

Растроганная искренней радостью подруги, Анна только и смогла прошептать:

— Надежда… как хорошо, что ты здесь.

Гончаровна вздохнула и после долгого молчания с грустной улыбкой произнесла:

— Нет больше Надежды. Есть сестра Наталья.

— Ты приняла постриг?.. — догадалась Анна.