— Ничего, пытка развяжет ему язык, — сказал наместник и внимательно посмотрел на жену. — А ты не догадываешься, дорогая, кому могла понадобиться моя смерть?

— Ну что ты, господин мой… — глаза Хариклеи беспокойно забегали, — что ты, я не верю, будто кто-то желает тебе зла. Ты такой добрый, такой высокородный человек… Скорее всего, эти разбойники-сарацины просто ярые враги нашей веры — вот и решили убить тебя как раз в день святого покровителя Фессалоники.

Видно было, что ее слова заставили эгемона колебаться, и он уже не очень уверенным голосом заметил:

— Ладно, послушаем, что преступник скажет, когда задело возьмется палач.

— Эти люди не боятся пыток, — вмешался Никифор. — Ассасин скорее может оклеветать невинного человека, чем сказать правду.

Между тем слуга Кассии принес противоядие, и Рашид с Василием, расцепив зубы раненому, влили ему в рот целебную жидкость. Теперь, сделав для своего нового хозяина все, что пока было можно, Рашид повернулся к связанному ассасину, которого стража наместника уже приготовилась отвести в тюрьму и передать в руки палачей.

— Подождите, высокочтимые господа! — воскликнул Рашид, бросаясь к ногам эгемона. — Не надо пыток, они не помогут узнать правду! Клянусь, я заставлю его рассказать то, что вам нужно! Это входит в науку, которую я изучал далеко на Востоке. Позвольте мне поговорить с этим убийцей, посмотреть ему в глаза!

Вначале наместник опешил от неожиданной выходки престарелого оборванца, но потом, встретившись взглядом с этим странным восточным человеком, правитель города стал постепенно соглашаться с его доводами. Последнюю точку в сомнениях эгемона поставила рыжеволосая Кассия, воскликнувшая:

— Я верю этому старику, он много знает и умеет!

Только Хариклея пыталась протестовать против вмешательства восточного человека, но эгемон ее не послушал.

Рашид подошел к ассасину и, пристально глядя ему в глаза, стал делать странные, то неуловимо быстрые, то плавные движения руками. Убийца побледнел, дыхание его участилось, по телу пробежала дрожь. Видно было, что он пытается бороться с чужой сильной волей, но терпит поражение в этой борьбе. Завороженные зрители следили за поединком. Никто не заметил, как Хариклея подняла свой нож, оброненный при вмешательстве Тарасия.

Наконец, Рашид добился полного подчинения противника и, не спуская с него взгляда, громким, отчетливым голосом спросил:

— Кто заплатил за убийство наместника?

Ассасин дернулся и, посмотрев немигающими глазами на Хариклею, тоже отчетливо ответил:

— Его жена.

— Нет, не слушайте! — взвизгнула Хариклея. — Они с этим стариком сговорились! Как ты можешь им верить, мой господин?

Но ответ ассасина, совпадавший с предостережениями Никифора, был слишком убедительным для эгемона. Потрясенный до глубины души, наместник молчал, низко опустив голову. Молчала и свита. Только одна Хариклея продолжала бурно протестовать. И вдруг ассасин, глядя прямо на нее, повторил:

— Ты заплатила за убийство.

— Лжец! У тебя нет доказательств! — крикнула Хариклея.

— Я докажу… — начал было он, но договорить не успел: жена эгемона стремительным прыжком кинулась к ассасину и ударила его ножом.

Тотчас стражники схватили ее с двух сторон, и вскоре по распоряжению наместника она была увезена в крепость-тюрьму.

Так все происходило в тот день, когда жизнь Дмитрия повисла на волоске. Из палатки его перенесли в городской дворец эгемона и поместили в одной из больших комнат. В другом ее углу расположились Шумило, Никифор и Рашид.

Восточный мудрец уже был не тем бродягой, которого одни принимали за колдуна, другие — за сумасшедшего. Теперь его способности были оценены самим правителем города, и Василий даже опасался, что эгемон захочет сменить личного врача. Но Рашид твердо заявил, что не покинет Дмитрия до самой смерти — его или своей. Впрочем, в выздоровлении раненого господина верный слуга был уверен даже в самые тяжелые минуты.

Навещать больного часто приходила Кассия — весьма образованная девушка, сведущая во врачевании. Узнав, что спаситель эгемона — русич, она не удивилась, поскольку уже имела знакомых родом из Руси. В Константинополе она была вхожа в круг ученых женщин, которых поощряла сама дочь императора Анна Комнина. Среди этих женщин, возглавляемых образованной патрицианкой Ириной, выделялась Евпраксия-Зоя — жена племянника императора. Эта юная и красивая женщина была внучкой князя Владимира Мономаха. Евпраксия-Зоя увлекалась врачеванием, изучала лечебные травы и даже собиралась когда-нибудь написать медицинский трактат. Интерес к врачебному искусству сблизил Кассию с Зоей, тем более что знатная дама родом из Руси не была высокомерной и как равную принимала Кассию — дочь младшего придворного чина. Знакомство с княжной и ее окружением развило в Кассии уважительный интерес к далекой загадочной стране.

Еще в палатке эгемона, взглянув на Дмитрия и его друзей, девушка поняла, что среди трех выходцев из Руси один — грек, хотя давно живущий вдали от своей первой родины. В те минуты, когда Дмитрия уносили из палатки, Кассия успела шепнуть Никифору:

— Ты смельчак, грек из Руси: не побоялся сразиться с убийцами и сказать правду эгемону о жене.

Никифор посмотрел на хорошенькую рыжеволосую девушку и удивился:

— Откуда ты знаешь, что мы из Руси и что я по рождению грек?

— Я очень наблюдательна, и в этом, может быть, моя беда, — невесело усмехнулась Кассия.

На том их разговор прервался.

Но после они еще не раз беседовали у постели раненого, и по мере выздоровления Дмитрия эти беседы становились все более длительными и оживленными. Даже Шумило-Калистрат, слушая их, понемногу осваивал отдельные слова незнакомой речи.

Немало новостей будоражило Фессалонику, пока Дмитрий находился без сознания. Город бурлил после страшных событий, которыми завершился главный городской праздник. Узнав имя спасителя эгемона, горожане молили святого Дмитрия, как патрона чужеземного героя, не оставить своего подопечного.

Наместник пользовался уважением горожан, потому что умел поддержать мир в своем крае и ввел некоторые послабления для земледельцев. К тому же его рачительность и покровительственное отношение к купцам обеспечивали достаточное изобилие товаров на рынках, что, в свою очередь, способствовало снижению цен. По отцовской и материнской линии эгемон принадлежал к знатным и древним родам, а потому с ним всегда считались в Константинополе. Император, узнав о покушении, направил в Фессалонику письмо, в котором выражал сочувствие наместнику и благодарность людям, предотвратившим убийство.

Хариклея понимала, что против нее ополчился и простой народ, и императорский двор. Она готова была постричься в монахини, уехать на заброшенный остров, — лишь бы остаться в живых. Но вскоре она узнала, что помилования ей не дождаться, а побег из крепости невозможен. Тогда, убоявшись пыток, Хариклея приняла яд, который был у нее в перстне.