Содержимое оранжереи перевезут. А дом перейдет в другие руки. И вроде бы печалиться нет причин, однако все одно вдруг стало тоскливо, как бывало, когда Анне случалось задумываться о будущем своем.

– Я вас огорчила? – Ольга осторожно коснулась ее руки. – Извините, однако, знаете, я, конечно, далека от законов и вообще, но я не уверена, что кто-то имеет право распоряжаться как-то вашим имуществом без вашего на то согласия. И вам бы проконсультироваться…

– Обязательно.

– Я могу порекомендовать вам человека…

– Не стоит.

– Он очень умный и…

– У меня есть к кому обратиться.

В конце концов, есть Никанор и Павел, и Анна не собирается вот так просто взять и отдать свой дом. Ни сейчас, ни после смерти.

– Тогда хорошо, – Ольга поднялась и, вытащив круглые часики, цокнула языком. – Надо же, а я у вас задержалась. Прошу прощения за беспокойство, однако… знаете, мне действительно пора. Вы же не будете возражать, если я еще загляну? Я знаю, что порой бываю совершенно бесцеремонна, поэтому, если вдруг надоедаю, то просто скажите, но здесь и вправду тоскливо.

– А ваши подруги? – не удержалась Анна.

– Они не подруги, – Ольга осторожно переступила через семейство молодила, рядом с которым примостился колючий куст гуэрнии. – Так, приятельницы… не то чтобы с ними скучно, но сейчас только и разговоров, что про деньги, про некромантов этих… Думаете, они скоро уедут?

– Думаю, что не уедут.

– Хорошо бы… Тогда я познакомлюсь с ним поближе. С темненьким. А вам светлого оставлю. Справедливо?

Анна улыбнулась.

– Что? Я вас вчера видела. Вы ему нравитесь. Честно-честно. И вместе смотритесь вполне даже мило…

– Мне уже…

– Бросьте. Не слушайте вы этих дур. У меня дед… он говорил, что не всякий способен совладать с собственной тьмой, но обычно срываются те, кто помоложе. Я знаю ту историю…

Ольга шла по дорожке, ступая осторожно, явно опасаясь наступить на кого-то. И ее сила разливалась, подкармливая хрупкие раковины фаукарий.

– Там многие виноваты. Это, конечно, не для обсуждения, и я бы молчала, если бы… но дед как-то обмолвился, что оно давно к тому шло. Что они не должны были закрывать глаза, побоялись лезть в чужую семью… тем более что все было не просто… Белов был наставником его императорского величества. То есть тогда еще не величества, а высочества. Он мог бы при наследнике престола отсидеться, но воевал. И ордена свои заслужил. А ученики часто жалуются на учителей. Нельзя научить работать с тьмой вовсе без боли. Понимаете? И бывает то, что нужно, оно как бы воспринимается иначе, лишней жестокостью и вообще… Я так поняла, что на Белова жаловались. И думаю, что жаловался сын. Их проверяли, только без результата, что те жалобы никто не подтвердил. И все решили, будто просто не поладили. Случается и такое. Белову предлагали передать сына кому, раз уж так вышло, но потом тот сам сбежал.

– Я не думаю, что мне стоит лезть в чужую жизнь.

– Может, и не стоит, – пожала плечами Ольга. – Однако… мне бы не хотелось, чтобы те сплетни… вы же все слышали, да? Чтобы это чему-то помешало и вообще… Белов не нынешний, прошлый… он работал с живой тьмой, это очень опасно. Наверное, тогда он и… – она описала в воздухе полукруг. – Уже два десятка лет есть запрет на работу с живой тьмой. Так что…

Глеб с живой тьмой не работает. И возможно, не сойдет с ума. А если и сойдет, то не убьет жену и детей хотя бы потому, что нет у него ни жены, ни детей.

Какая-то совсем неправильная тема.

А у калитки их ждали и явно давно ждали, потому что вид у мужчины был донельзя раздраженным. Он то и дело прикасался к калитке, но убирал руку, чтобы вновь протянуть ее.

– Ой, – Ольга смутилась. – Кажется, я засиделась. Немного.

– Ольга! – мужчина несколько поспешно убрал руки за спину. – Что ты себе позволяешь? Ушла, никому не сказала ни слова! Что мы должны были подумать? Матушка заболела…

– Она всегда болеет, – проворчала Ольга, – особенно когда ей что-то нужно.

– Это переходит всякие границы!

Мужчина был красив. Пожалуй, даже слишком. Той утонченной красотой, которая свойственна древней крови и древней силе. Тонкие черты лица, настолько правильные, что Анна невольно залюбовалась. Правда, тотчас одернула себя: это было, в конце концов, неприлично.

– Прошу прощения, – он словно почувствовал на себе ее взгляд.

Светлые волосы слегка растрепаны, но в том Анне видится хитрый замысел личного куафера. Светлые глаза кажутся выцветшими, как осеннее небо, но это отнюдь не недостаток.

Светлая кожа. Светлые брови. И светлая же ясная улыбка.

– Мы не были представлены, но, надеюсь, вы простите мне некоторую вольность? – он прижал руку к сердцу и поклонился: – Олег.

– Анна…

Он и двигался мягко, плавно, завораживая этой плавностью. И силой, что окутывала его фигуру.

– Я слышал о вас от моей сестры. Надеюсь, она не слишком вас утомила? Ольга порой потрясающе бесцеремонна. Ее избаловали до невозможности…

– Можно подумать, его не баловали, – произнесла Ольга очень тихо и вздохнула. – Извините, но я и вправду несколько задержалась.

– Однако быть может, и к лучшему, – Олег больше не делал попыток прикоснуться к ограде. – Мне давно хотелось познакомиться с вами. Ольга столь живо рассказывала…

Ветер чуть коснулся щеки его и отпрянул, закружил над головой, раскидывая бабочек, которые посмели приблизиться.

Ветер пах сандалом. И мужчиной. Совершенно посторонним мужчиной, который разглядывал Анну пристально, и это было неприлично. Неправильно.

– Не смотрите ему в глаза, – посоветовала Ольга. – И скоро привыкнете. Это только поначалу оглушает, а потом… ничего. Такое вот наследство. Досталось.

– Ольга, нам пора.

– Конечно, – она тронула калитку. – Выйти получится? Спасибо. И быть может, вы к нам заглянете? На чай?

– Вечером, – поддержал Олег. – Думаю, матушке будет любопытно встретиться с вами…

– Ага, она любит встречаться с теми, кто мне интересен. И напрочь этот интерес отбивать. У них ко мне… но вы приходите. Думаю, вами она подавится.

Анна сомневалась, но почему-то кивнула.

Утром мальчишки подрались.

Глеб не знал, что именно стало причиной. Мрачность Калевого, который после вчерашнего вечера, проведенного на кухне, держался подчеркнуто отстраненно, зато потребовал к оладьям нож и кленовый сироп.

Язвительность Ильи.

Тихое шипение Миклоша, смолкавшее, стоило в поле зрения появиться Глебу.

Он и сам спал плохо, а потому был раздражен и, стоило признаться, невнимателен. И пропустил слова, после которых Богдан и Илья покатились по грязному полу.