– Так останетесь? – Глеб разглядывал две цепочки, прикидывая, которая из них будет достаточно длинной, чтобы охватить запястье Васина.

– А то… меня ж того, поперли… опять на Миркину шею. Вы не подумайте. Я деток люблю. Я всех наших растил, только ж… остались мы с Миркой.

– Остальные?

Не то чтобы перипетии чужой жизни так уж интересовали Глеба, скорее самому Васину хотелось выговориться.

– Кто еще в маленстве… мамашка у нас того, рожать рожала, ветерок подует, она уже брюхата. От кого, хрен ее знает. У нас на веске ее не любили. Бабы били пару раз. Дерьмом вороты мазали. Мирка говорил, что и у вас.

– И у нас.

– Караулы надо поставить. Толку чуть, да все занятие. Они у вас от безделья бесятся. Дети же ж… трое или четверо… уже не помню, но кто мертвым родился, кто в первый год отошел. Баська кривенький был, вечно по зиме застужался. Я ж тогда с силой не больно ладил, уж после, на границе, наловчился чего, а тогда и знать не знал, что магичить могу.

Силы в нем было полторы капли. И вряд ли Васин был способен на что-то серьезное.

– Вот и не сумел. Тасика свиньи затоптали. Моя вина, не доглядел. Когда бабка живая была, то еще перебивались. А там совсем тошно стало, вот и пошел в батраки, а Тасик любопытный был, вечно лез куда ни попадя.

Он рассказывал о своей жизни просто, не таясь.

– Калимка под весну от голода… я ей кашу толок с корой, у ней живот поднялся. Ходил, просил… только кто ж даст? У всех свои… потом еще Ефимка была, так седьмой годок пошел, когда в речку свалилась. Мирка со мной батрачил. Мы ж, почитай, погодки. Он толковый. Читать сам выучился. Писать тоже. К батюшке нашему бегал. Мамка ругалась, батюшка-то ей не раз пенял, что, дескать, живет не по-божески. Но ей чего? Бражки выгонит – и в загулы… Я Мирке говорил, чтоб батюшки держался. При церкви небось всегда местечко сыщется. Так нет же ж… Потом уж я в артельные пошел. Думал, годок отработаю, появятся деньжата, так хатку какую попроще попрошу, заберу молодших.

– Не вышло?

Васин покачал тяжелой головой.

– Погорели… мы с Миркой остались. Он мне тогда и отписался. Нализалась, шалавища, и забыла про печку. А там… Мирка уже прибег, когда крыша посела. Все, кто был…

Стиснулись кулаки, и Васин встряхнулся.

– Да то дело давнее. Потом уж Мирка придумал в пластуны идти. То есть сперва в армию, а там и на границы. Платили хорошо. И служилось добре. Когда б дураком не был бы, я б…

Васин взглянул искоса.

– Да чего уж теперь, и то хорошо, что без каторги. Мирка нашел, как договориться, деньги-то все, что скопил, ушли. И мои. И его. Зато вот… он за мною ушел. Устроился хоть в полицию. А мне с этакою рожей куда? В армии-то неплохо – и кормили, и одежу давали, и призовые. Эх… – он махнул рукой, расстраиваясь вновь собственной своей глупости, из-за которой пришлось расстаться со столь замечательным местом, как армия.

– Где? – Глеб коснулся своего лица.

– Так… кужинцы подрали. Напоролся на целое кубло, одних пожег, другие-то постарались. Пока наши подошли, прям в лохмотья. Потом наш полковой целитель дюже матюкался.

Кужинцы, или тряпичники, – мелкие твари, заводившиеся на месте свежих погостов. Юркие. Наглые. И плотоядные. Притом что зубы их острые оставляли болезненные раны, которые часто воспалялись, а внешнему воздействию поддавались плохо.

– Вы не думайте, – спокойно и серьезно произнес Васин, потянув за шнурок, на котором уже висел крест и простенький, скрученный из пары ниток амулет. Силы в нем не было, но такие делают девицы, чтобы сберечь суженого. – Я детишек не обижу.

– А из трактира из-за чего ушел?

– Выгнали, – Васин стиснул потрепанные веревки. – Там один из постоянных Ульянку задирал. Разносчицу. Она ж совсем одна. Сиротка… Этот и взялся вязаться. За руки хватал. Лапать полез. Я его и того… выдворил. Он кричать. Нехорошо получилось. Может, у вас еще местечко будет? Ульянка – девка справная, тихая, работящая.

– Подружка?

Васин криво усмехнулся:

– Вы на рожу мою гляньте, какие у меня подружки? И гулящая не всякая пустит. Только я с гулящими брезгую. А Ульянке и пятнадцати нет. Испоганят девку. – Он аккуратно развязал шнурок, нанизал перстни и добавил: – Если чего, я ей из своих могу платить. Мирек говорил, что вы туточки не жадные и…

– Плати, – согласился Глеб.

Лишние руки пригодятся. Дом, если из него школу делать, всяко отмыть придется. А с остальным разберутся.

Васин расплылся в улыбке, которая, ввиду отсутствия пары зубов, отличалась некоторой жутковатостью.

– Спасибо.

Пожалуйста.

Если этак и дальше пойдет, то вскоре в доме соберутся все сирые да убогие… во главе с самим Глебом. Почему-то от этого стало весело.

Ехать в Петергоф Анне, говоря по правде, не хотелось. И она даже рассердилась на вольность – даже билеты заказали, ее не спросясь, но тут же велела себе успокоиться.

Ее же дело. Глеб и вовсе не обязан о ней заботиться. Искать. И странно, что отыскал. И выходит, что матушка жива, что она расскажет?

Виниться станет? Или отрицать? Или…

– Успокойтесь, – Глеб гладил плющ, и по листьям того разбегались волны краденой силы, уходили в тонкие пока ветки. К осени плющ вовсе разрастется, вцепится тонкими корешками в каменную плоть стены, его и не выведешь. – Нет смысла гадать о том, что еще не случилось.

– А в чем есть смысл? – несколько резковато спросила Анна.

– Понятия не имею. Наверное, ни в чем. Если вы не хотите, если вам неприятно. Или тяжело. Я отправлюсь один.

– Нет.

Он не стал спорить, убеждая, что справится, что Анне вовсе не следует беспокоиться, а надо сосредоточиться на деле. Он лишь склонил голову, признавая ее право.

– Мы надолго?

– День. Может, два.

День или два, стало быть, вещей много брать не след. Стоит еще в гардеробной старый ее саквояж из желтой кожи. Сменная пара белья. Чулки. Обувь. Платье, которое подходило бы для встречи с монахиней… и все равно не подойдет.

Матушка не признавала иного одеяния, нежели полностью закрытые наряды.

– Во сколько поезд?

– В одиннадцать вечера.

Анна кивнула. Успеет. Если чего и забудет, то лавок в Петергофе довольно. С другой стороны, она все одно собиралась посыльного отправлять. Сбор для Мирвальского готов, как и заказ Южнина. С полдюжины черенков, которые почти укоренились и перевозка им не повредит. Плюща снять еще можно и…

– Вы задумались?

– С багажом поможете? – вопрос был почти неприличным.

Но Глеб улыбнулся:

– Если позволите.