– Очень и очень хорошо.

При этих его словах она вновь подняла бокал, чтобы повторить тост.

Человек может прожить на хлебе и воде, но на хлебе, воде и ненависти?

В Каире наступило время вечерней молитвы. В мечети напротив театра «Эзбекие» недавно установили граммофон, и призыв разносился из громкоговорителей на втором этаже. Перед театром стоял весьма недовольный господин. Он дожидался антрепренера, Бехару Гемайдана, злясь на испепеляющую жару и пронзительное пение муэдзина.

До конца молитвы Гемайдан его не примет, можно не сомневаться. Господин принялся рассматривать афиши за пыльным стеклом. «Прескотт!» в два цвета, красный и синий, и больше ничего, поскольку человеку, называвшему себя «Прескотт», картинки были нынче не по карману. В афишах он не называл себя фокусником, потому что даже здесь, на краю света, боялся, что его найдут.

Господин закурил. На нем была новая шляпа, кремовый шелковый костюм и галстук-бабочка. Он каждый вечер и каждое утро брил голову, а бородку клинышком периодически осветлял перекисью. У него было два одеколона – один утренний, другой вечерний, но даже резкий одеколон не мог заглушить плывущий по улице запах человеческих экскрементов. Пыльный смерчик гнал в сторону театра мусор, и господин, поморщившись, нырнул в нишу у билетной кассы, чтобы уберечь стодолларовые ботинки из змеиной кожи, которые снял с одного невезучего малого в Родезии.

Он с неодобрением взглянул на брезентовые полотнища, закрывающие верхние недостроенные этажи зданий по обе стороны мечети. Рабочий сцены как-то объяснил ему (на том рыночном английском, на котором говорят арабы в театрах), почему в Каире столько незаконченных домов. В связи со строительным бумом власти обложили налогом завершенные – но только завершенные – здания. Теперь у каждого пятого дома в центре города вместо верхних этажей чернели голые балки.

Молитва окончилась, наступила тишина, и горожане начали снова выползать на солнцепек. Штора на окне Гемайдана зашуршала и поползла вверх.

Прескотт сразу же постучал по стеклу. Он пришел, чтобы продлить еще на две недели теперешний контракт.

Гемайдан, низенький, тучный, при виде Прескотта не выразил никаких чувств. Увидев, что у посетителя в руках, он пробормотал, заранее зная ответ:

– Вы не оставите собаку на улице?

– Нет. – Прескотт опустился в одно из кожаных кресел напротив Гемайдана. Как все кабинеты антрепренеров по всему миру, помещение было обставлено нарочито бедно. По стенам висели афиши давно забытых представлений, да и часть вещей явно осталась от былых исполнителей, не сумевших дотянуть до конца контракта. Это следовало понимать так: у Гемайдана нет лишних денег, будешь плохо выступать – уволит в два счета.

Антрепренер опустился на свое место и посмотрел в глаза песику, дрожащему у Прескотта на коленях.

– Ваше счастье, что я понимаю, как можно привязаться к животине.

– Красавчик – не животина, – сказал Прескотт.

Поскольку объяснять свои слова он не стал, Гемайдан прочистил горло и продолжил:

– Нам нужно обсудить записку, которую вы мне прислали. Боюсь, вы просите о невозможном.

Прескотт сморгнул. Обычное дело – тебе говорят, что ты не нужен, и, лишь поизмывавшись вдоволь, переходят к деловой части разговора. Он погладил собаку по спине и по ляжкам.

Однако дальше Гемайдан произнес нечто совершенно неожиданное:

– С сегодняшнего дня у меня выступают новые исполнители. Мужчина и женщина. Комики-акробаты.

– И чем же они так хороши?

– Мне написал о них шурин из Туниса. Мужчина изображает пьяного, женщина швыряет в него тарелками. Публика

в восторге.

– Разумеется. – Прескотт взглянул на свои неизменно безупречные ногти. Его голос, всегда звучавший плавно, стал чуть жестче. – Однако у вас есть обязательства, которые вы, без сомнения, выполните.

– Какие такие обязательства?

– Плата за следующую неделю, в течение которой я выступаю в вашем театре,

Гемайдан сложил руки на животе.

– В контракте сказано, что я могу уволить вас в любую минут, без предупреждения. Такова общепринятая практика. Даю вам еще двадцать четыре часа, просто потому, что мне вас жаль.

Глаза Прескотта расширились – но только на секунду.

– Господи. Вам меня жаль. Какое благородство, мистер Гемайдан. И за что же, позвольте спросить, вам меня жаль?

– Ваше шоу никуда не годится. Я даже не уверен, что это можно назвать фокусами. Я ничего не понимаю. Зрители ничего не понимают.

– Может быть, вам следовало бы найти зрителей получше.

– Вы показываете фокусы – если это можно назвать фокусами, – в которых нет никакого смысла. Говорите с невидимыми людьми. Когда я вас принимал, то думал, это что-то вроде спиритического сеанса, но ничего подобного. – Гемайдан подался вперед и руками изобразил в воздухе шляпу. – Если вы берете у зрителя шляпу, льете в нее молоко, разбиваете яйца и сыплете муку, то в ней должен появиться пирог. Что это за фокус, когда вы нахлобучиваете на бедолагу его же шляпу, полную жидкого теста?

– Я учу людей никому не доверять.

– Не вижу тут ничего забавного, мистер Прескотт. У вас есть несколько интересных фокусов. Я мог бы даже написать вам рекомендательное письмо и упомянуть их. Например, бросание карты: карта пролетает через свечу, через апельсин и через бамбук – это впечатляет. Однако у меня семейный театр, и мне не нравится, когда вы обижаете куклу.

– Это не кукла, а бутафорская фигура.

– Люди смущаются, когда вы якобы вышибаете из нее мозги. Совсем не семейное зрелище, когда вы пилите ее пополам. Никому не нравится смотреть на такую гнусность. Вот. – Гемайдан, обернувшись, вытащил на стол манекен в мятом смокинге. Прескотт не шелохнулся, только почесал песика за ухом, глядя на черные бутафорские волосы и выцветшие голубые пуговицы-глаза, потом улыбнулся так, словно его пообещали провозгласить королем.

– Отмените комиков, – сказал он. – Едва только слухи о моем представлении распространятся, народ повалит валом, как было в Танжере.

– Никто не покупает билеты. Я два дня уговариваю родственников жены, но они не хотят больше на вас смотреть. – Гемайдан помолчал, потом продолжил, и это было его ошибкой: – Вы неплохо смотритесь на сцене и у вас есть несколько приличных фокусов. Вам надо учиться, брать пример со значительных фокусников.

– Значительных… Простите, что перебил. Какие фокусники значительные?

Гемайдан поднял глаза к низкому потолку.

– Вы о них слышали. Гудини. Тёрстон. Николя. Мой шурин в прошлом году видел Великого Картера и говорит, это было замечательно.

Он с жаром кивнул.

Прескотт сказал: