– Во время высадки мы с тобой, старший лейтенант, встретиться уже вряд ли сумеем, – молвил Гродов, прощаясь с Зубовым перед отправкой его на сторожевик, который являлся в этом небольшом отряде чем-то вроде «флагманского». Вместе с ним находились командиры взводов, политрук роты и старшина. – Поэтому, товарищи командиры, в момент высадки настраивайте своих пехотинцев на действия в одиночку. В группы не сбиваться, об отделениях и взводном подразделении на время забыть, приказов и наставлений не ждать. Действовать решительно, исходя из ситуации; брать противника на испуг, используя все подручные средства, причем так, будто каждый из вас остался в это время наедине со всей вражеской ратью.

– К сожалению, ни у кого в роте опыта диверсионной борьбы нет, – по-ученически признал командир роты. – Поэтому принципы вашей подготовки на многое открыли нам глаза. Особенно командирам. Мы об этом откровенно говорили в последние дни.

– Все, все, – осадил его Гродов. – Обмен комплиментами оставим на потом. Тот способ ведения боя, о котором я только что говорил, – решительный, наступательный, рассчитанный на сонного, дезориентированного врага, хорош только в ночное время. Но к утру румыны кое-как придут в себя. Мало того, решив, что ваш десант является основным, они станут подбрасывать подкрепления.

– Вот и я говорю: маловато нас для подобной имитации большого десанта, – неокрепшим баском объявил командир второго взвода Волынов.

– Если нечто подобное вы, младший лейтенант, изречете в присутствии своих морских пехотинцев, – сурово предупредил его Гродов, – я лично высажусь вслед за вами, чтобы пристрелить. Как морального дезертира. На глазах у всего командного состава 4-й румынской армии.

Офицеры шутку уловили, но никто из них не усомнился, что этот безжалостный майор в самом деле способен высадиться и пристрелить. На глазах хоть того, хоть этого командования.

– И поскольку задача ваша – продержаться до сумерек, – безмятежно продолжил свой инструктаж командир полка, – то переходите к партизанским методам борьбы, используя плавни, островки, хутора. Словом, об этом мы с вами уже говорили. Командиры сторожевиков предупреждены, что их задача – поддерживать вас в течение всего дня, до сумерек. А потом – сделать все возможное, чтобы уцелевших бойцов снять.

– Единственная надежда на них, да… – мечтательно проворковал старшина роты, однако отвлекаться на его «вздохи» комполка не стал.

– Обязательно припрячьте в плавнях несколько шлюпок, используйте для переправы самодельные плоты, добирайтесь до кораблей вброд, вплавь. Но только после сигнала об отходе. Если же кто-либо из бойцов по каким-то причинам окажется на борту сторожевика раньше этого сигнала…

– Расстрел в присутствии самого Антонеску, – все-таки не удержался Волынов. Не из мести, поскольку Гродова, героя Румынского десанта, он уважал, в том числе и за его мрачный, не всеми воспринимаемый юмор. Просто по характеру своему он всегда оставался, если полагаться на мнение одессита Жодина, «шебуршным». Не зря же с первой минуты знакомства командир взвода и сержант в буквальном смысле «нашли друг друга».

– Не угадали, Волынов. Лично отправлю в еще один десант – среди бела дня и в одиночку.

Смеха, которым командиры оценили его очередную угрозу, причем явно нешуточную, Гродов тоже попытался не заметить. Не для состязания в юморе собрались.

– Может случиться, что кто-то из пехотинцев окажется за румынской линией фронта и обнаружит: надежды пробиться к своим уже нет… Поэтому сразу же убеждайте своих бойцов: не паниковать, о плене не помышлять. Каждый из них – на своей земле, и каждый посвящен в морские пехотинцы, в «черные комиссары». Пусть до рассвета уходят в глубь степи, лучше всего – в сторону Южного Буга, где скопление войск противника меньшее, и переходит к партизанским методам ведения войны, основы которой мы вам, как могли, излагали. А дальше пусть заручается поддержкой местного населения, постарается пробиться и осесть в одном из занятых врагом городов, словом, действует, исходя из ситуации. Если же, не доведи господь, кто-то кажется в плену, а все может случиться… Ответ должен быть один: «Нашу роту высадили, чтобы создать плацдарм для основного десанта. Больше мне ничего не известно».

Командиры уважительно помолчали. О поведении в плену инструктировать их никто не додумался. Считалось, что советский моряк, черноморец, десантник, в плену оказаться не может. Точнее, не должен. Однако поди ж ты, Черный Комиссар заговорил об этом как о вполне возможном исходе судьбы любого из десантников. От неожиданности политрук роты даже предупреждающе покряхтел: в его восприятии майор явно нарушил одну из заповедей идейного воспитания бойцов.

– Кстати, там, на румынском берегу, – как ни в чем не бывало продолжил майор, – все выглядело куда сложнее. Уже хотя бы потому, что берег тот как-никак оставался румынским, а значит, вражеским.

– О вашем Румынском десанте нам рассказывали в первый же день становления роты, – решился вклиниться Зубов. – Для нас это был факт истории, смахивающей на миф.

– Некоторые даже отказывались верить, – подтвердил его слова политрук Раскин.

– Вот и действуйте во время своего десанта таким образом, чтобы рассказы о нем тоже смахивали на мифы. А чтобы было кому творить эти самые мифы, напомните командирам катеров, что к двадцати ноль-ноль они обязаны максимально приблизиться к месту высадки и под артиллерийско-пулеметной завесой заняться вашей эвакуацией. И пусть только кто-либо из них осмелиться отойти от буквы приказа, я лично… Словом, что будет дальше, вы знаете, – наконец рассмеялся и сам Гродов, пытаясь таким образом окончательно растопить лед в отношениях с командирами.

– Не забыть бы тебе, Волынов, – поддел своего коллегу командир первого взвода, – уведомить Антонеску о намечаемой публичной экзекуции.

– Вот с таким настроением – без страха, нытья и обреченности, – вы и должны вести бойцов к месту высадки, к берегу, к населенному пункту. «Это что еще за румыны тут объявились?! Кто посмел и кто позволил?!» – только с таким настроем вы должны появиться в Прилиманском. Да так, чтобы этим же настроем прониклись и местные жители.

– Проникнутся, а не то вы лично высадитесь, и тогда… – уже под общий смех объявил Волынов.

Причем смех этот был настолько заразительным, что командир ждавшего своих пассажиров посыльного катерка – седоголовый и седоусый моряк из отставных флотских старшин – выглянул из своей ходовой рубки и удивленно уставился на десантников.

– И ведь как же хохочут, черти! – обратился он к своему палубному матросу, такому же старичку, как и сам. Громко произнес, чтобы десантники слышали его. – Словно не к черту на рога идут, а на прогулку по Дерибасовской.

– Морская пехота, Фомич, – уважительно отозвался тот. – Это тебе не гульки-бурульки на каботажной барже. Считай, белая флотская кость. Ни у германца, ни у румына такой нет и никогда не будет.

– К слову, о «гульках-бурульках и каботажной барже», – продолжил его мысль Гродов. – Вечером в плавни, а тем более на островки, румыны не пойдут, можете поверить опыту моего Румынского десанта. Сигнал же к готовности принять на борт десантников, а также для обозначения своей стоянки – три короткие вспышки прожектора и световая морзянка всем известного сигнала «SOS». Я попрошу командира конвоя, с которым буду находиться на одном судне, чтобы он в приказном порядке напомнил об этом командирам сторожевых катеров. И последнее: время вашей высадки – час тридцать – два тридцать следующей ночи. Вопросы, уточнения? – осмотрел он командиров.