Наутро он проснулся с ощущением паники в животе. Частично это объяснялось тем, что он оказался в незнакомом месте, в кровати Нагид. В этой кровати, или на ней, он до прошлой ночи не бывал – до сих пор они трахались исключительно на полу и на журнальном столике в гостиной. Частично же – тем, что он вообще впервые ночевал у женщины. Но еще это была родительская паника: снова и снова до него, как в первый раз, доходило, что он теперь единственный родитель у своих детей, а они при этом где-то далеко.

Он уловил запах кофе.

И вспомнил события этой ночи.

– А у меня для тебя сюрприз, – сказала она.

Она села на него верхом и принялась умащать его спину разнообразными благовониями, рисуя на коже круги и щекоча. Она писала у него на спине слова и заставляла его отгадывать; она склонялась над ним, и если он угадывал, целовала его в шею, а если нет, то кусала за ухо. Это продолжалось около часа, а когда кончилось, Тоби понял, что так толком и не расслабился, чтобы получить удовольствие. Весь час он ломал голову: что она с этого имеет? Он не помнил, бывало ли вообще когда-нибудь такое, чтобы кто-нибудь делал что-нибудь для него просто так, чтобы ему было хорошо. И вот, когда это наконец случилось, он не понимал, что происходит.

Он вышел из спальни. Нагид сидела за столом, читала «Дейли ньюс» и пила кофе из фарфоровой чашки. Он впервые видел ее лицо в утреннем свете и без косметики.

– Сколько тебе лет? – спросил он.

– Вежливые люди о таком не спрашивают.

– Извини, пожалуйста. Тогда скажи, сколько ты весишь?

Она засмеялась.

– Давай пойдем позавтракаем, – сказал он.

– Я могу приготовить тебе завтрак.

– А я хочу тебя куда-нибудь повести.

Она слегка отвернулась, подняла левую бровь и посмотрела на него искоса, будто что-то решая:

– Я не могу бывать с тобой вне дома. Сейчас я все объясню.

Ее муж не хотел разводиться. Он ее любил; они через многое прошли вместе. Он сказал, что хотел бы сохранить их договоренность в нынешнем виде. Она ответила: «Я не знала, что наш брак – договоренность». Муж был такой красивый, добрый на вид, с нежным голосом, что она до сих пор его не возненавидела. Она только чувствовала, что ее отвергли. Теперь она знала, почему ее отвергли, но это было неважно: ощущение, что в ней есть что-то отвратительное, не уходило.

Но он не хотел разводиться не потому, что до сих пор в глубине души ее любил. Нет; дело в том, что он работал юристом в консервативном новостном агентстве; сейчас его контракт пересматривали, а его начальник разослал циркуляр о том, что сотрудники компании должны уважать «позитивные, традиционные ценности» организации. Развод станет для мужа камнем преткновения. Он попросил Нагид не разводиться с ним, пока его контракт не возобновят; за это он позаботится, чтобы она до конца жизни не нуждалась. Потом он скажет на работе, что она вернулась в иудаизм и он не может больше быть ее мужем. Она не могла понять, как он готов одним взмахом стереть всю их совместную жизнь, но ему было все равно, что она этого не понимает. Он всегда очень убедительно говорил и стремился все контролировать. Ведь это он заставлял ее накачиваться гормонами, чтобы она забеременела, – даже не спросив предварительно, хочет ли она сама детей.

Она разозлилась. И сказала «нет». Она сказала, что они просто разойдутся в разные стороны. Он ответил, что она не получит алиментов, если ослушается. Она сказала, что ее адвокат все равно выжмет из него деньги, но это была неправда. Адвокат заметил, что у нее есть профессия – диплом бухгалтера. Конечно, она никогда не работала, но это не мешает ей начать. У нее на руках нет детей. Ей придется переехать. Выстраивать жизнь заново в каком-нибудь другом городе, где жизнь подешевле. В сорок пять лет ей придется жить как недавнему выпускнику и надеяться найти работу – сейчас, в условиях гиг-экономики, когда компании почти перестали брать постоянных сотрудников.

Она была в полной власти мужа. Он согласился платить за квартиру при условии, что Нагид будет сидеть дома, никому не расскажет, что они расстались, отложит развод до января, пообещает не показываться на людях с мужчинами и не делать ничего такого, что его руководство может счесть попранием традиционных ценностей. Либеральная пресса только и ждет, чтобы раздуть скандал по какому-нибудь такому поводу. Что хуже всего – да, это было хуже всего, – она была вынуждена по-прежнему ходить с мужем на мероприятия и обеды. И там держать его за руку. Куда и когда являться, ей сообщал тот самый ассистент, чей член в тот день был у мужа во рту.

Тоби слушал. Ему нравилось, как она смотрит на свои руки, когда рассказывает. Ему нравилось, как она приоткрывает рот и сдвигает брови, когда слушает. Другой на его месте, пожалуй, решил бы, что это просто идеал: красивая женщина, к которой можно прийти потрахаться и которую не надо водить даже на завтрак. Но он? Он хотел человека. Его не устраивает прийти, перепихнуться и уйти. Он не Сет.

– Не знаю, – сказал Тоби. – Нам и так хорошо, но ты мне нравишься. Я хотел бы узнать тебя поближе.

– Ты мне тоже нравишься. Но если меня увидят…

Она встала и отнесла кофейную чашку на кухню. На ней был атласный халатик.

– Честно, мне даже рассказывать о таком унизительно. Я еще никому не рассказывала.

Она уже переспала с несколькими мужчинами. До всего этого муж был у нее первым и единственным. Родители никогда не разговаривали с ней о сексе. Сейчас они вообще с ней не разговаривали. Сестра считала ее язычницей за переход в другую веру. Ей было стыдно говорить о сексе с друзьями семьи, и кроме того, она не могла рассказывать, что происходит между ней и мужем. В результате число ее друзей сильно убавилось. И вот она ходила к мужчинам домой, трахалась с ними один раз, а потом блокировала их в приложении и на телефоне. Ей были невыносимы их касания. Они были слишком интимны, слишком нежны. Мужчины, которые тебя в самом деле хотят, касаются всего твоего тела, в отличие от тех, которые притворяются, – те обрабатывают только эрогенные зоны, и притом в строгой последовательности. Мужчины, которые тебя в самом деле хотят, касаются твоего стана и лица. Трогают колени и своды стоп. Ласкают пушок на спине. Их прикосновения еще долго мерцают на коже. От них захватывает дух. Мягкость твоего тела перестает быть изъяном. Теперь она желанна. Такая близость была для Нагид непосильной.

Но сейчас, с Тоби, она привыкала. Они были рядом в ее пространстве, и ее тело больше не отдергивалось в судороге, когда ее касались. Она проходила неизбежные фазы, учась существовать в своем теле рядом с мужчиной, который ее хочет. Она догоняла упущенное.

– Что-то случилось, и теперь я в ловушке, – сказала она. – Я смирилась. Я больше не пытаюсь ничего изменить. Я хожу на йогу. Я возвращаюсь домой и сплю с тобой. Я должна этим довольствоваться. Мужчинам такое трудно понять.

Через некоторое время он ушел от нее и принял душ у себя дома. Температура на улице поднялась приблизительно до тысячи градусов, а кондиционер охлаждал квартиру примерно так же успешно, как зевающая кошка. По дороге на работу Тоби послушал подкаст по нейрофизиологии, но не мог сосредоточиться на том, что слушает. Как раз когда он вошел к себе в кабинет, в телефоне выскочили обещанные е-мейлы от обоих детей. Солли написал подробно. В письме говорилось, что вожатый ему нравится, что он не потерял Т. К. (имелся в виду Тайный Кролик, но Солли прибег к сокращению на случай, если вдруг кто-нибудь заглянет через плечо), и что Макс завел себе новых друзей, но Солли не обижается и понимает, и что здесь есть мальчик по имени Акива, с которым ему нравится проводить время, а когда он встречает Ханну, она делает вид, что с ним незнакома. Е-мейл же от Ханны гласил кратко: «Увидимся в родительский день». Тоби смотрел на этот е-мейл так пристально, словно ожидал, что тот вырастет под его наблюдением. Он смотрел, пока на экране телефона не появился скринсейвер.