Пришла пора снимать Карен Купер с искусственной вентиляции легких.

Джоани, Логан и Клей шли ему навстречу по коридору. Джоани как-то изменилась: то ли повзрослела, то ли расслабилась. Может, у нее прибавилось уверенности в себе? Но почему так вдруг? Toби не мог объяснить. Она казалась такой знакомой, что его это почему-то царапнуло – то, как она заплела волосы в косу, и то, что он знал: если она повернется в профиль, будет видно, что коса утончается книзу, потому что волосы подстрижены слоями.

Тоби на минуту задумался, как прошла бы для него встреча с Сетом и Ванессой, если бы он явился с Джоани. Они бы пообедали, потом ушли вдвоем и остаток вечера провели бы, возможно, в Челси, или гуляли в Мясоразделочном квартале, насмехаясь над Ванессой. Джоани была ее ровесницей, а то и моложе. Но самоосознанная и интеллигентная. И еще – нормального человеческого размера, в отличие от Тамары. И еще она была умна и не выпячивала свой ум. У нее были свои пунктики, ее собственные, честно заработанные. Тоби гордился бы, доведись ему показаться на люди с такой девушкой, как Джоани. Она бы показала Сету, чего на самом деле стоит Тоби.

– Пойдемте, ребята, – сказал Тоби. – Час настал.

Тоби, Марко и их ординаторы смотрели, как анестезиолог вытаскивает из Карен Купер дыхательные трубки. Тоби невольно задержал дыхание вместе с пациенткой и выдохнул только тогда, когда понял, что дышит она.

Карен открыла глаза и заморгала. Тоби встал так, чтобы она его видела:

– Миссис Купер, я доктор Флейшман. Вы в больнице. Вы только что перенесли операцию.

Она старалась сфокусировать взгляд и встретиться с ним глазами. Медные кольца в глазах словно светились. Голубые радужки будто росли вверх из медной земли. В самом деле, очень красивая болезнь.

– Вашим родным не терпится вас увидеть.

Через час Джоани привела Дэвида повидаться с женой. Он вымыл дочиста руки, надел хирургический халат, шапочку и маску на лицо. Тоби стоял в ногах кровати и делал пометки в медицинской карте пациентки, а его клинические ординаторы стояли у мониторов. Карен Купер мотала головой в немом бреду, глаза у нее открывались и закрывались. Муж упал на стул у кровати и заплакал в ладонь жене. Да, это лучшая часть работы Тоби. Он почувствовал чей-то взгляд, поднял глаза и увидел, что Джоани смотрит прямо на него и на лице у нее – буря чувств.

В тот день, бросив Тоби, я проверила расписание сеансов, но в кинотеатрах не шло ничего мало-мальски похожего на фильмы, одни сплошные экранизации комиксов. Я поплелась в Центральный парк – у меня при себе были кошелек и вейп, больше ничего не нужно. Я нашла свободный клочок травы на Овечьей лужайке и легла на спину, ни к чему не привязанная, легкая. Зелень деревьев на фоне синевы неба. Запахи позднего лета. Где-то неподалеку беспроводные колонки играли Beastie Boys. «Когда я последний раз так делала?» – подумала я. И вдруг затосковала по Адаму – во всяком случае, по теоретическому Адаму: по человеку, который меня знает, любит, хочет и ждет от меня новостей. А я больше не способна с ним разговаривать.

Я вытащила сигарету и выкурила ее всю, до конца. В Израиле я курила местный сорт, который назывался TIME. Сет как-то сказал мне, что это сокращение. Оно означает: This Is My Enjoyment[25]. Сейчас я об этом вспомнила. Я затягивалась, выдыхала дым и думала: да, это мое наслаждение.

Два года назад я зашла в журнал поговорить со своим редактором, и тут как раз сообщили, что Арчер Сильван умер. Мы с редактором говорили об актере, который считался геем, и о том, как я собираюсь «освещать» эту скользкую тему. Такие материалы всегда поручали мне, потому что знали: об угнетенных меньшинствах должны писать только представители других угнетенных меньшинств. Тут в кабинет моего редактора вошел ассистент главного редактора и сказал, что пришло сообщение от первой жены Арчера. Его нашли мертвым в тот день, утром. Он умер так же, как жил: в Лас-Вегасе, в гостиничном номере, увлекшись аутоэротической асфиксией. В момент смерти с ним были две женщины, обе проститутки.

Короче, в день, когда он умер, редактор объявил, что отпускает всех пораньше. Мы все пошли в стейк-хаус под названием «Гриль», где Арчер, как известно, непременно выпивал «манхэттен» в пять часов вечера в пятницу, если был в это время в городе. То был атавизм, пережиток из эпохи предыдущего редактора нашего журнала. Сильван и его старые друзья-писатели, которые тоже охотились на медведей и жили с великанским размахом, встречали предыдущего редактора в «Гриле» и пили шотландский виски до отключки. Наш редактор, преемник арчеровского редактора, проставил всем «манхэттены» в его честь. Я выпила три, хотя меня тошнит от вермута. Мы пили за Арчера и говорили о том, каким литературным львом он был и как его призрак маячит на заднем плане всех наших статей, напоминая, что от нас ожидается и требуется.

Редактор перечислил несколько наших материалов и сказал, что их авторы – подлинные наследники таланта Арчера. Мои статьи упоминания не удостоились. Я улыбалась и делала вид, что не заметила. Но все это время только и думала: что я здесь делаю? Зачем пью «манхэттены» и пытаюсь притвориться своей среди людей, с которыми у меня давно нет ничего общего? Может, у меня никогда и не было с ними ничего общего, но я все равно пыталась прикинуться своей, а потом вдруг, как-то разом перестала прикидываться.

У женщины в мужском журнале вполне конкретная задача: быть послушной или быть скандалисткой. Быть человеком из разряда «других», задавать вопросы, которые не могут задавать мужчины в эпоху свирепеющей политической корректности. Или быть игривым котеночком с удивленно распахнутыми глазами, который, возможно, не прочь порезвиться в постели с интервьюируемым. После того как у меня родилась Саша, я уже не знала точно, каково мое амплуа, хотя в свое время бывала в обоих. Неважно, какая ты женщина; даже если в тебе сразу много разных женщин, все равно ты всего лишь женщина, то есть всегда будешь значить чуточку меньше мужчины.

Все газеты опубликовали большие статьи про Арчера и его творческое наследие. Я прочитала все до единой. На следующий день интернет взорвался: батальон молодых женщин, двадцати с чем-то лет, начал вопрошать, почему все поклоняются этому человеку, если он был таким откровенным женоненавистником. Третья бывшая жена Арчера, очень молодая, написала мемуары о физическом и эмоциональном абьюзе, которому он ее подвергал, – но ее заявкам не очень верили, поскольку она обвиняла в том же самом и своего второго мужа. Эти девушки утверждали, что Арчер ненавидел женщин, хотя я бы могла привести сотню примеров из его работ в доказательство, что он женщин боготворил. Да, отвечали молодые женщины, внешне это выглядит как преклонение, но на самом деле это нечто гораздо более мерзкое и зловещее. Это одержимость сексом и тотальное презрение к тому, что он считал обязательным условием секса, или препятствием для него, или устройством для его доставки: к живым женщинам. Живые женщины на самом деле не люди. Они – просто теория. Арчер писал о них так же, как когда-то о Вьетнаме: безобразном, романтичном, разящем наповал и навеки чуждом.