Гелия, бледная звёздочка, она направила свои лучи другому, а в моих руках гасла, но думала, что обманывает очень ловко. Я всё понимал, поэтому и выбрал тебя. Всего немного времени не хватило, чтобы я забыл и о ней, и о твоём Нэиле. Зачем ты всё рассказала? И как легко всё свалить на самого беззащитного, в данном случае на тебя. Ты поседела от того, что страдала от гибели брата? Я ведь и тогда подумал, какая хрупкая, нежная девушка, как надо её беречь. Кого-то льют как чугунные болванки, а кого-то, как тебя, в привилегированных мастерских вытачивают как ювелирное изделие, которое как раз и легче лёгкого потерять или безнадёжно испортить…

— Не плачь, — произнёс он уже вслух, — Если я тебя нашёл, я тебя и починю.

— Зачем ты ушёл тогда от меня? Он бы не погиб, если бы ты остался со мной. Не ходи. Не надо… — у Нэи слипались глаза. Вероятно, он дал ей чрезмерную дозу каких-то препаратов. И вместо успокоения они погружали её в сон.

— Ты не сможешь сейчас уйти, — сказал он, но слов его Нэя не поняла, уплывая душой отсюда. Стенки её аквариума, наконец, истончились и стали водой. Она плыла в ней, став прохладной и чистой…

Рудольф опустил её на прозрачную постель. Отсек погрузился в спасительную полутьму. Режущее глаза освещение отключилось, а включённое кондиционирование вместе с прохладой рассеивало в воздухе аромат цветущих высокогорных тундр. Там, в далёкой стране, за плантациями Тон-Ата простирались тоже горы с вершинами, спящими в ледовых панцирях, которым было столько времени, сколько не живут люди. В робких травах на высокогорных лугах тоже цвели цветы с похожим ароматом. И Нэя только строила из себя дурочку, будто она никогда не видела ледников и снега. Просто ей не хотелось рассказывать ему о владениях Тон-Ата. К чему утомительные расспросы?

Рудольф накрыл Нэю белым пледом и лёг рядом, не раздеваясь сам.

— Видишь, — сказала Нэя, прижимаясь к нему, — а ты говорил, что ничего не исправишь. Но мы вернулись туда. И всё будет иначе. Ты возьмёшь меня в горы, и я не сбегу. Надмирный Свет может иногда возвращать время вспять… — и её унесло в прозрачном потоке в сон.

Нэя видела себя в спальне у Гелии.

— Видишь, какой он, — обратилась она к Гелии, — кого я любила столько лет? Ласкира была права, когда хотела исцелить меня от этой неправильной любви.

«Не сможешь ты его разлюбить, потому и простишь. Ты добрая, а я такой не была. Вот Азира. Она ведь тоже не была доброй, а так, — он хотел полюбить даже и её. Тебя не нашёл, а было ему очень одиноко на чужой планете. Но Азира была не способной к любви, была жадной и лживой, злой и испорченной».

И Нэе показалось, что невыносимая Азира выплывает из полупрозрачной постели, как изображение на экране, только объёмное, жуткое. Нэя отпихивала её от себя, не нуждаясь в её порнографических откровениях, а по-другому Азира общаться не умела. Женщина-функция, у которой всё было на продажу и всё напоказ, у которой душа обреталась у самого дна жизни, плоская и расплющенная толщей порока. Нэя видела её длинные ноги и тонкие руки танцорки. Немыслимые украшения, которыми она была увита настолько плотно, что сними она свою тунику, то и не сразу сообразишь, что она голая. И видя в своём лекарственном сне Азиру, Нэя не могла понять, зачем Азира показывает свою вечно подростковую грудь и что хочет сказать деревянно-застывшими губами, которые ей не подчинялись, — в углах этих губ пузырилась непонятная пена.

— Уйди! — брезгливо сказала ей Нэя, пихая Азиру от себя, и спряталась от жуткой прилипалы в объятия белоснежной Гелии.

— Почему у тебя мужские руки? — удивилась Нэя и, подняв глаза, не увидела Гелию, а лицо неизвестного человека со свежим шрамом на очень высоком лбу. Чем-то он был похож на Тон-Ата. Белые, как нетронутый снег в горах, волосы, коричневая кожа, какой она бывает у тех, кто работает на знойных полях, а также у тех людей, которые встречались ей в Архипелаге. Тон-Ат объяснял ей, что поскольку они живут в высокогорных районах, то у этих людей хронически возникает глетчерный ожог кожи лица от ярких, отражённых от ледников и снега лучей Ихэ-Олы. От этого кожа грубеет и темнеет уже навсегда.

Синие и блестящие глаза старика не соответствовали его возрасту. Он положил совсем не старую руку с чёрным Кристаллом на грудь Нэи, жалея её глазами. — Что ему твои слёзы? Если он и слёзы своей любимой не замечал. Да он ими, слезами-то, и тешится, плачь — не плачь. Простишь всё. Стелиться перед ним будешь. Куда тебе деваться от своего одиночества? Высосал владыка гор твою юность зазря!

— Откуда ты знаешь, что Тон-Ат был владыкой той горной страны? А! Да это не ты, а я сама знаю.

— Прости меня, — прошептало седое привидение, — я вовсе не хотел тебе боли. Но моя собственная, безмерная и непрерывная боль перетекает в любого, с кем я вынужденно соприкасаюсь. А я такой же невольник всей ситуации, как и ты.

— Кто ты? — спросила она изумлённо, не понимая, куда пропала Гелия, — И кто же тебя так поцарапал?

— Владыка планетарного ядра, — ответил неизвестный.

Сделав попытку освободиться, она почувствовала собственное бессилие разжать крепкие объятия вовсе не старческих, а мускулистых и молодых рук, абсолютно таких же, какими были руки Рудольфа. Подобная безумная трансформация одного образа в другой, свойственная сну, тем не менее, происходила вовсе не во сне. Как-то иначе. Выпукло, ярко, телесно — ощутимо, как бывает только в реальности. И рука с Кристаллом принадлежала уже Рудольфу. Поднять глаза и рассмотреть повторно лицо лежащего рядом она не успела. Кристалл прояснялся у неё на глазах, становясь из непроглядно чёрного синим и прозрачным. Или он возрос неимоверно, или это она сама уменьшилась, но Нэя уже входила под его своды, как будто он стал пещерой, наполненной ослепительно — голубым светом, живым и тёплым. Он дышал и ласкал её кожу непонятной струящейся вибрацией, от которой по всему телу Нэи побежали мурашки удовольствия. Она засмеялась, не испытывая ни малейшего страха или удивления.

— Ты вошла в мою память о родном Кристалле. В нём я некогда жил, там я был счастлив, — прошептал старик. Нэя опять увидела его лицо. Оно искривилось от судорожного плача. — Он умер, мой родной Кристалл! Он никогда больше не прикоснётся ко мне своим сиянием, не отзовётся на мой зов, не подарит свою ласку. Он безвозвратно угас!