шепчет Дима, прикрывая глаза. — Посмотри правде в глаза. Он знает все о нас. А я еще жив.

— Ты сумасшедший. Ты псих, Коваль. Если мой муж не убийца, это не делает его слабым человеком, — по моему телу проходит сильная дрожь. Все, что он говорит, звучит пугающе, невероятно жутко. И как бы страшно это ни звучало, каждое его слово будоражит меня, дарит ощущение того, что с ним я буду в безопасности даже в эпицентре ядерного взрыва.

Поразительно… или это у меня больное сознание, либо мы общаемся на языке животных инстинктов. Примитивных, древних, но от этого не утративших своей истины.

— А тебе это нравится, девочка, — поддевает мой подбородок, проводя большим пальцем по нижней губе. — Тебе нравится моя сила. Моя власть, мое покровительство, — сжимает горло, опуская руку чуть ниже, но не прикладывая усилий. — Ты знаешь, какой я человек, Эля. Это помогло мне подняться с рабочих низов до того, что ты видишь сейчас. Я не жесток, но, если понадобится, я пойду по головам ради своей цели, как и твой отец. По возможности, в рамках закона, но все же. У меня есть только два уязвимых места. И одно из них — ты.

— И какое же второе, Дим?

— А об этом, я обещаю, ты узнаешь уже в Вене, — уходит от ответа Дима, чуть сильнее сжимая мое горло. Моя кожа начинает пылать, когда я ощущаю на себе влияние его властности, решимости, желания подчинить себе.

Он отпускает меня резко, делая два шага назад… устремляет сосредоточенный взор вдаль, но его энергию я ощущаю и без прикосновений. А каждым атомом внутри.

Так странно…

Всего один человек способен держать меня за грудки, контролировать мое дыхание, при этом даже не прикасаясь ко мне. Это действительно слишком просто, чтобы быть правдой. Иногда мне хочется проснуться от этого кошмарного сна, перемотать время назад и просто никогда не знать Дмитрия Коваля.

Осознавать, что в твоей жизни есть зверь, способный сжать пасть на твоей шее и перекрыть тебе кислород — невыносимо.

Не Бог… а именно Зверь. Потому что, судя по тому, что вытворяет со мной Коваль на протяжении последних месяцев, у него нет совести, принципов и элементарной эмпатии.

Только животные инстинкты.

Взять, захватить, подмять, пометить, сделать своим.

— Я не поеду в Австрию, Дим. Даже не думай. Забудь.

— Думаешь, буду уговаривать? — усмехается Коваль, намекая на то, что он в любой момент может взять меня силой. — Представь, что я уеду, Эль. И ты больше никогда меня не увидишь. Может, ты этого хочешь? Давай, представь. Давай поиграем в твою игру. Скажи мне: ты будешь счастлива, если я уеду? Просто скажи мне «да».

Он смотрит на меня, а я и звука выдавить не могу. В горле скапливается целый поток слез, я не в силах сказать это чертово слово из двух жалких букв.

Не могу, и все тут. Потому что одна мысль о том, что я никогда больше его не увижу, чертовски сильно ранит меня.

И не потому, что я не могу жить без него. А потому что люблю. Люблю его каждой клеточкой своего сердца, что так трепетно сейчас бьется в груди. Уязвимо. Ведь у меня в глазах все написано. Вся истина. А она одна: я всегда его любила. И из-за глупости, из-за гордости, из-за предрассудков… не раз от него отворачивалась, не раз его по больному била. И все ради чего? Ради того, чтобы встретиться десять лет спустя, классно потрахаться и навсегда расстаться?

Ну уж нет.

— Зачем тогда все это было? — вспыхиваю я, не веря в то, что он действительно рассматривает и такой вариант событий. — Зачем, если ты все равно уезжаешь? — мне больно так, что трудно дышать. — Ах да. Дай угадаю: ты решил поиграться с жертвой прежде, чем ее сожрать? — и вновь мазнув взглядом по мужчине, от которого меня бросает в мелкую дрожь, продолжаю испытывать его терпение на прочность.

— Не хочу лгать, что не думал об этом, — его голос с хриплым тембром действует на меня, как адреналин, острыми иглами проникающим в мои вены. — Мне хотелось посмотреть, как ты будешь вести себя, когда я предстану перед тобой в новой роли, — легкая ухмылка трогает четкие линии губ Коваля.

— Насмотрелся? — едва дыша, выдаю я. Груди в моем платье становится тесно.

— Нет. И вряд ли смогу когда-нибудь, — он слегка склоняет голову набок, внимательно рассматривая меня. — Мне недостаточно просто смотреть, Эля, — смотрит сверху вниз, будто лев, наступивший на горло своей добыче, оценивающий предсмертное отчаяние жертвы. — Я хочу тебя. Хочу целиком, — его слова звучат не как банальное желание, а как непоколебимое намерение иметь выбранное.

— Предлагаешь агрессивное поглощение? — мне хочется кричать, но из губ вылетают лишь попытки возмущаться в полную силу. — Так? Одним махом двух зайцев? Чужой бизнес на потеху своему хозяину, чужую жену для удовлетворения собственного эго. А зачем тебе чужой сын, Дим? — наконец, я набираюсь смелости и наглости и мне удается повысить на него голос.

Я никогда не была для него «удобной», «хорошей и правильной». Прошло десять лет, и это тоже не изменилось. Я всегда буду будить в нем самые животные чувства и никогда не стану шелковой и покладистой.

— У нас могут быть и собственные дети, — как ни в чем не бывало заявляет он.

А вот это уже по-настоящему больно. Равносильно удару под дых.

Почему…?

Потому что Коваль озвучил то, что я изредка позволяю себе представить в своих самых разрушительных мечтах?

Ребенок с его глазами… Я так мечтала о нем, будучи восемнадцатилетней идиоткой.

Нет. Нет.

— Что ты сказал? — оскалившись, бросаю сквозь сжатые зубы.

— Богдан останется с тобой, это не обсуждается, я никогда не обижу ребёнка, — произносит таким тоном, словно речь идет о подписании деловых документов. — Я сейчас совсем о другом. Поехали со мной, Эля, и я оставлю Беловых в правлении. Отключи обиды, эмоции и просто подумай.

— Ты просишь о том, что сам не смог сделать! Дело же не только в компании отца, а в нас с тобой. Ты приехал, чтобы отыграться, наказать меня, и у тебя получилось. Радуйся, Дим. Ты разрушил мою жизнь, мой брак, а теперь еще и лишил семейного бизнеса, — перечисляю я, едва сдерживая себя, чтобы не вцепиться в эту груду стальных мышц, от которых веет тестостероном и безумно мощной мужской энергетикой. — И какого же решения ты ждешь от меня? Стать твоей шлюхой, чтобы моя мать, мой муж и его отец сохранили видимость привычного статуса?