Автанбор поклонился, голос из насмешливого стал почтительным:

— Повинуюсь, великий князь. Только с доблестнымДобрыней, победившим меня, будет сорок один.

— Да, сорок один, — согласился Владимир, но голосего дрогнул, а взор потемнел.

В палате кто-то громко прокричал здравицу в честь Добрыни,Владимир первым встал и вскинул кубок. Автанбору дали место за столом, сунули вруку огромную чашу. Он невозмутимо смотрел, как отрок наливает густое красноевино, лишь чуть-чуть скривил губы в улыбке, когда заметил три пустых места закняжеским столом.

Лес закончился, а дорога повела на холм. Рассвет уже теснилночь, с востока поднималась алая заря. По небосводу поднималось пурпурноесияние. Кони вышли на вершину холма. Леся ахнула во весь голос: от копыт ихконей внизу раскинулся без конца и края ровный серый туман. Бескрайний, ровныйкак обеденный стол, он тянулся и тянулся, уходя за видноколо.

А в трех-пяти верстах отсюда прямо из тумана торчали крыши истены удивительного города. Не в излучине реки, не на горе или дажехолме — это было бы заметно, такой туман поднимается от земли не вышеконских стремян, — город присел посреди долины. Не раскинулся, какбольшинство славянских городов, а именно присел, словно собранный в комок зверьперед прыжком. Высокая стена со всех сторон стискивает как тугим поясом, домалепятся изнутри к стене, крыши соприкасаются по всему городу, так что меткопущенная зажженная стрела может сжечь весь город…

Добрыня молча пустил коня в галоп. Он много слышал об этомстранном городе, но увидел впервые. Кром — русский город, а до этогославянский, до славянского… ну, еще чей-то. Странный город. По этим землямстолько раз прокатывались волны разных народов, всякий раз уничтожалипредыдущие племена, их города и жилища. Добрыня ничего не ожидал увидеть, кромедобротных теремов из толстых бревен, городской стены в виде частокола, опять жемножества конюшен, амбаров, — все из дерева, все нестойкое, однако сизумлением заметил даже целиком каменные здания, а у многих теремов первыйповерх сложен из толстых гранитных глыб.

Город, судя по черным от копоти камням, по выщербинам наплитах, что остаются от железных наконечников стрел, брошенных катапультамикаменных глыб, не раз брали приступом, сжигали, разрушали. Но уцелевшие жители,как он слышал, всякий раз отстраивали на том же месте. А жителей истребитьневозможно: при любой войне немалая часть тут же уходит в леса, где не отыщутсреди топких болот никакие вражеские рати.

Добрыня рассмотрел высокие башни по углам городских стен.Все четыре из серого камня, настолько высокие, что острыми шпилями царапаюттучам брюха. Увидел длинный ряд оружейных, куда день и ночь подвозят из кузницготовый металл, железную проволоку для кольчуг, мешки с гремящими наконечникамидля стрел и копий. Опрятные домики горшечников, булочников, а под самой стеной,подальше от жилых домов, расположились ряды кожевников, где могучий запах сырыхкож забивает все ароматы. Везде в городе кипит жизнь, народ снует быстрый, нерастерявший живого огня, хотя история их города, как ему объяснили, идет спрадавних времен.

На главной площади, от которой расходятся все улицы, выситсяогромный каменный столб. Такие же и в Киеве, как и других городах, но даже вКиеве столбы богам из дерева, а здесь настоящий гранит, прочный и неразрушимый,словно долго и упорно обтесывали целую скалу.

Выпуклые глаза древнего бога смотрят сурово, непримиримо.Солнце блестит на гордо вздернутых скулах, челюсть вызывающе выдвинуласьвперед. Вид у Крома был настолько надменный, что у Добрыни кулаки зачесалисьдвинуть в зубы. Лицо чужого бога смутно показалось знакомым, но вспомнить немог, хотя богов и демонов за годы странствий повидал немало.

Леся громко фыркнула. Добрыня перехватил ее взгляд. Вид уЛеси был такой, словно тоже собиралась двинуть кулаком в челюсть. Толькопочему-то смотрела на него.

— Эй! — крикнул он прохожему. — Здесь естькорчма?

Прохожий даже не повернул голову, ответил с безразличием кварвару:

— Какой город без корчмы?

— А где? — спросил Добрыня.

Прохожий толкнул калитку, успел крикнуть через плечо:

— Ты настолько дик?

Леся проворчала в захлопнувшуюся калитку:

— Грубые тут какие-то…

— Да нет, — ответил Добрыня. — Здесь не любятпраздных вопросов. Он понимал, что я знаю, где корчма.

Она удивилась:

— Знаешь?

— Конечно.

— Где?

Он усмехнулся:

— Как всегда, на перекрестье дорог.

Леся застыла в седле настороженная, пальцы безотчетно щупалирукоять ножа на поясе. От тяжелых стен если и веет надежностью, то не для нее,выросшей в широком вольном поле. Ее угнетает даже лес, а эти каменные громадытак и вообще…

По узким улочкам уже сновали тележки хлебопеков, чторазвозили испеченный ночью хлеб. На рынок потянулись подводы с битой дичью,рыбой, корзинами с ягодами.

На двух гигантов на огромных конях посматривали с вялыминтересом. Леся решила, что женщины в мужской одежде здесь не в диковинку.Вскоре пошли нескончаемые ряды лавочек и крохотных рынков на каждомперекрестке. Добрыня высматривал корчму, находил, хмурился и понукал конядвигаться дальше.

Так проехали почти весь город, показалась городская стена,массивные врата открыты, стража дремлет, на подводы и путников не ведет иглазом.

Добрыня остановил коня. У входа в последнюю корчму танцевалаполуголая женщина. Порыв ветра донес запах вина, растопленного воска, сосновойсмолы, пота. Редкие поутру прохожие даже не оглядывались, спешили кто на рынок,кто на работу.

— Ладно, — сказал Добрыня. Леся ощутила в голосевитязя поражение. — Заглянем сюда. Остальные не лучше…

Они набросили поводья на крюки у коновязи. Добрыня метнулмонетку мальчишке, остановился посмотреть, сколько тот сыпет в кормушку зерна,поднялся на крыльцо. Леся шла следом шаг в шаг, морщилась и старалась несмотреть под ноги. Ступеньки забрызганы блевотиной и кровью. Сильный запах мочивыворачивает ноздри.

Помещение оказалось заполнено разреженным дымом. В потолкеширокая дыра, но дым выходил нехотя, плавал под сводами широкими кольцами,оседал черными лохмами на паутине. А сами пауки, огромные как воробьи, черные илохматые, неслышно скользили по таким же толстым мохнатым нитям.

Посреди корчмы жарилась на огромном вертеле туша быка. Жарот красных углей заставил отодвинуться вместе со столами даже самых стойких,уже упившихся, а то и упавших под стол.

Вместо воздуха туман из дыма, чада и удушливого запахагорящего рыбьего жира: здесь его пользовали в светильниках вместо привычногобараньего или свиного.